Public Domain / Элиас Лённрот

Элиас Лённрот стал вторым отцом финского языка после Микаэля Агриколы, создателем национального эпоса «Калевала» и сборника «Кантелетар», реформатором языка и составителем словарей. Лённрот был также врачом, из-под пера которого вышел целый ряд просветительских изданий медицинского и научного характера. Он также обновил церковный песенник. Заслуга Элиаса Лённрота заключается в том, что он укрепил национальное самосознание и национальную культуру, его авторитет был выше языковых и партийных распрей.

Элиас Лённрот родился в Самматти в 1802 г. в семье портного. У Фредрика Юхана Лённрота и его жены Ульриики он был четвертым ребенком, остальные были девочками. В 19 в. получить образование было непросто, но Лённроту это удалось благодаря его исключительно сильной увлеченности и благоволению покровителей. При поддержке старшего брата Хенрика Юхана он учился в 1815–1816 гг. в школе в Таммисаари, а в 1816–1818 гг. в Туркуской кафедральной школе. Учебу пришлось прервать из-за отсутствия средств. Чтобы оплатить учебу, дети ходили побираться и зарабатывали еду, зерно и деньги, выступая с песнями. Лённрот портняжил по деревням, благодаря чему 20 марта 1820 г. поступил в лицей Порвоо, но уже в начале апреля он ушел из школы и отправился в Хямеенлинну, где его ожидало место ученика аптекаря.

Наставляемый частными лицами, Лённрот все же сдал экзамен на аттестат зрелости, позволявший поступить в университет. 11 октября 1822 г. он был зачислен в Туркускую Академию (Або Академия). Его однокашниками были Й.Л. Рунеберг и Й.В. Снельман.

После пятилетнего обучения в июне 1827 г. Лённрот сдал экзамен на кандидата философии. Темой его магистерской работы стал Вяйнямёйнен, почитавшийся древними финнами как божество. Тему ему предложи Рейнхольд фон Беккер, который приходился родственником профессору хирургии и родовспоможения Й.А. Тёрнгрену. С 1824 г. в летнее время Лённрот работал домашним учителем в принадлежащей Тёрнгрену усадьбе Лаукко в Весилахти. После пожара в Турку он провел в усадьбе зиму 1828 г., готовясь к своей первой экспедиции. Там же Лённрот завершал работу над рукописью второго издания «Калевалы», вышедшего в 1849 г.

В доме Тёрнгрена собиралась элита научного сообщества того времени. Именно эти люди проявили дальновидность, избрав из числа студентов академии именно Лённрота с тем, чтобы он воплотил в жизнь идеи национального пробуждения, освободил бы Финляндию от многовековой духовной зависимости от шведской метрополии и нашел бы в древней поэзии финского народа его историю. Тогда была заложена основа для будущих изданий в области фольклора. Так знать Лаукко и, в особенности, его хозяйка Эва Агата Тёрнгрен стали для Лённрота научной и финансовой опорой.

Путешественник-собиратель

Публикации древних финских рун, осуществленные Ц. Топелиусом, старшим, товарищем по учебе Тёрнгрена, указали Элиасу Лённроту направление его экспедиций – в Беломорскую Карелию. В апреле 1828 г., ожидая возможности продолжения учебы после случившегося в Турку пожара, он отправляется в свою первую экспедицию в провинции Хяме и Саво. В тот раз Леннрот продвинулся до Северной Карелии и Валаама. Результатом стал путевой дневник «Странник», в котором автор подробно описывает обычаи финнов, свадебные обряды, а также рунопевца Юхана Кайнулайнена.

По возвращении в конце сентября в Хельсинки, Лённрот обработал собранный материал. В период с 1829 по 1831 гг. вышло четыре тетради под названием «Кантеле», изданные им за свой счет. Пятая тетрадь осталась неизданной. Причиной стало появление мысли о создании целостного эпоса.

Основанное в феврали 1831 г. Общество Финской Литературы начало активно поддерживать Лённрота в его собирательской и издательской деятельности.

Начавшаяся в мае 1831 г. вторая экспедиция была приостановлена в августе из-за разразившейся холеры: чиновники вызвали Лённрота, изучавшего медицину, в Хельсинки для борьбы с пришедшей из Азии эпидемии. Окончив курс медицины, Лённрот отправляется в третью экспедицию, продлившуюся с 13 июля по 17 сентября 1832 г. Он посетил деревню Аконлакша в Беломорской Карелии, где сделал записи от рунопевца С. Трохкимайни.

Будучи окружным врачом Каяни, Лённроту приходилось много ездить для проверки прививок. Записи, которые он собрал осенью 1833 г. во время служебной поездке, имели огромное значение для рождения «Калевалы». В деревне Войница он записывал Онтрея Малинена, а также встретился с Ваассилой Киелевяйненом. На основании полученных от последнего сведений Лённрот начал объединять руны в циклы.

Во время пятой экспедиции (13–30 апреля 1834 г.) в деревне Ладвозеро Лённрот записывает руны от Архиппы Перттунена, и это стало пиком его собирательской деятельности. Кроме него, Леннрот записал ценные сведения от Мартиски Карьялайнена из деревни Лонкка, Юрки Кеттунена из деревни Чена и Лари Богданова из Ухты.

Осенью 1834 г. во время вакцинационной поездки в направлении Ребол, Лённрот закончил рукопись «Калевалы». В шестую экспедицию он отправился в апреле–мае 1835 г., вскоре после того, как отдал рукопись в набор. За пять недель он преодолел 800 километров.

Финский национальный эпос «Калевала, или старые руны Карелии о древних временах финского народа» вышел в двух томах в 1835–1836 гг.

Дата, поставленная под предисловием, 28 февраля, позднее стала Днем «Калевалы» или Днем финской культуры.

Седьмая поездка, ставшая первой крупномасштабной экспедицией, проходила в два этапа с сентября 1836 по ноябрь 1837 гг. Она была полна трудностей и опасностей. Одиночество, мрачные мысли и малые доходы привели к духовному кризису: если ранее мировоззрение Лённрота был естественнонаучным, то теперь в нем начинают преобладать религиозные настроения. В результате Лённрот стал известным автором псалмов.

Осенняя экспедиция 1838 г. заложила основу сборника «Кантелетар», ведь именно тогда Лённрот в течение двух дней записывал песни от Матели Куйвалатар на берегу озера Койтере. «Кантелетар, или Древние песни финского народа» вышла в трех книгах в 1840 г. Девятая поездка была связана со служебными обязанностями.

Экспедиции Лённрота можно разделить на две части. Вначале его целью было по возможности точно записать древние руны в качестве исторического источника. Когда записывать руны было не у кого, Лённрот интересовался необычными словами, названиями растений, поговорками и загадками, имея в виду развивавшийся финский язык.

Его последние экспедиции носили в большей степени лингвистический характер. Для сбора рун и составления словаря Лённрот в течение нескольких лет получал освобождение от своих основных обязанностей врача.

Десятая поездка, или вторая крупномасштабная экспедиция, началась в январе 1841 г., но была прервана в марте из-за паспортных формальностей. Экспедиция возобновилась 31 октября. Эта поездка стала значительно более протяженной: Лённрот направился из Кеми в Инари, Руйя, на Кольский полуостров и в Архангельск. В дороге его поначалу сопровождали норвежский лингвист Нильс Стокфлет и «первооткрыватель финского племени» Маттиас Александр Кастрен, направившийся в июле 1842 г. к местам проживания самоедов. Лённрот направился водным путем к истокам реки Оять, чтобы изучить проживавший там народ, говоривший на вепсском языке, родственном финскому. Собранные у северных вепсов сведения о языке и народной поэзии позже легли в основу диссертации, написанной для получения профессуры. Лённрот закончил свое участие в этой экспедиции в октябре 1842 г.

Последней экспедицией стала поездка в Эстонию, продлившаяся с июня 1844 по январь 1845 гг. За это время Лённрот исследовал в Тарту словарные коллекции Общества эстонских ученых, а также в течение семи недель ездил по деревням, записывая эстонские пословицы, загадки и былички.

За пятнадцать лет своих экспедиций Лённрот прошел пешком и на лыжах, либо проплыл на гребной лодке путь, соответствующий расстоянию от Хельсинки до Южного полюса. При этом он лишь изредка пользовался другими средствами передвижения. Крайними точками были Петсамо (Печенга), Архангельск, Беломорье, Эстония и Ингрия. Несмотря на то, что эпос «Калевала» получил европейскую известность, Лённрот в 1847 г. не принял приглашения поехать преподавать в Германию, хотя знал немецкий и не был обременен семьей.

Дисциплинированность и четкий ритм работы позволили воплотить мечты в реальность. Финский народ получил свой национальный эпос «Калевалу», а также «Финско-шведский словарь», по-прежнему остающийся уникальным источником для исследований.

Одним из результатов экспедиций стали 65 тысяч записанных строк народной поэзии. Второе издание «Калевалы», дополненное материалами других собирателей, вышло под редакцией Лённрота в 1849 г. Это издание стало своего рода канонической версией эпоса, использующейся в школьном обучении, а также как основа для переводов на иностранные языки.

По-прежнему интерес представляют заметки, содержащиеся в письмах и дневниках Лённрота и повествующие о народных обычаях, взаимовлиянии человека и окружающей среды, многообразии природы. Описания местности также имеют художественную ценность. Лённрот издал несколько статей по фольклористике, в том числе о празднике Троицы в Ритвала, песне об убийстве епископа Хенрика, о Сампо. Он издал «Пословицы финского народа» (1842), «Загадки финского народа» (1844) и, наконец, «Заговоры финского народа» (1880).

Врач

После перевода университета из Турку в Хельсинки Элиас Лённрот продолжил изучение медицины. Он стал лиценциатом медицины в 1832 г., написав диссертацию о приемах лечения у финнов, основывающихся на магии. Практический опыт он уже получил во время эпидемии холеры в 1831 г., когда он находился в Хельсинки.

Учебная больница при университете появилась лишь в 1832 г. Лённрот не проходил стажировки заграницей, подобно другим студентам, а отправился осенью 1832 г. в Оулу, куда был назначен помощником врача для борьбы с последствиями голода – дизентерией и тифом.

В начале следующего года он стал окружным врачом в Каяни; эта должность стала постоянной в июле 1833 г. За исключением времени отпусков, он прослужил врачом в Каяни, насчитывавшим тогда около 400 жителей, вплоть до 1854 г., когда он переехал в Хельсинки и поступил в университет на должность профессора финского языка.

В служебных докладах и годовых отчетах Лённрот предлагал множество практических нововведений, в частности, он выдвинул идею организации медицинского учреждения, которое можно считать предшественником современных финских коммунальных поликлиник. На основании опыта первого года он предложил организовать в каждом приходе врачебный пункт, где, в связи с соответствующей реформой, было бы предусмотрено место для проведения прививок.

Необходимых для каждого прихода акушерок можно было бы подготовить из числа женщин, приговоренных к пребыванию в исправительном доме и вставших на путь исправления; свобода стала бы для них компенсацией жалованья. Во время эпидемий в каждой области следовало также распространять информационные листовки, сделанные с учетом местных особенностей. Врач должен быть бережливым, выписывая лекарства.

Лённрот описывал случай, когда в одном приходе все лекарства были смешаны в одну кучу, поскольку никто не знал о действии каждого из них в отдельности.

Он также предлагал ввести должность инспектора по вопросам здоровья, своего рода «полиции здоровья», для борьбы с плохой гигиеной среди простого люда.

Так, в Вокнаволоке, расположенном по восточную сторону границы и значительно более плотно заселенном, эпидемии не распространялись – там невесту уже в свадебной песне наставляли соблюдать чистоту. Для борьбы с венерическими заболеваниями Лённрот предлагал введение обязательной проверки всех путешествующих через две недели по возвращении из поездки, а коробейникам предлагал не разрешать отклоняться слишком далеко от дороги. За этими суровыми рекомендациями стояло глубокое и лишенное предрассудков знание Лённротом простого народа.

Одной из его удачных идей было назначение половинной дозы лекарств детям и старикам. Он также советовал при уходе за больными во время эпидемий использовать пожилых женщин, а не молодых, так как у последних еще не успел выработаться иммунитет. Хирургические операции Лённрот считал самой ответственной частью работы доктора, профессии, в которой он не всегда чувствовал себя счастливым, чего нельзя было сказать о лингвистических исследованиях.

Лённрот стремился к просвещению простого народа. Так, он издал необычайно популярную в свое время книгу «Домашний доктор финского крестьянина» (1839). По просьбе медицинских чиновников он составил пособие по воспитанию и кормлению маленьких детей, а также пособие по использованию в пищу ягеля в голодные годы.

Свои врачебные познания Лённрот использовал и при составлении «Калевалы». Например, мать Лемминкяйнена действует в абсолютно правильной последовательности, соединяя части тела своего рассеченного на куски сына. При составлении первого ботанического справочника Финляндии «Флора Фенника» (1860), после каждого ботанического описания Лённрот привел подробную инструкцию о пользе данного растения и о возможности его использования в самолечении. Эти наставления основывались как на его фармацевтическом опыте, так и на сведениях народной медицины.

Лённрот занимался пропагандой трезвости, основав в Каяни соответствующее общество. Правда, устав общества был не слишком жестким, да и само оно распалось из-за малого количества членов. Уже в Хельсинки Лённрот продолжил эту деятельность, написав серию статей для издания «Друзья трезвости».

Ученый-лингвист

В начале периода автономии литературный финский язык находился на той же стадии, что и при Микаэле Агриколе, и был далек от разговорных форм. Считается, что Агрикола использовал от 6 до 8 тысяч слов. Когда в 1880 г. Лённрот закончил работу над своим грандиозным трудом, «Финско-шведским словарем», он включал в себя более 200 тысяч слов. «Словарь современного финского языка», изданный в 1960-е годы, содержал 210 тысяч слов.

Лённрот интересовался языковыми проблемами еще в период своего студенчества. Он считал, что язык народа является предпосылкой его культуры и условием выживания. Поэтому необходимо было сделать финский языком преподавания, ввести его в управление и ведение судопроизводства. Необходимо издавать газеты и солидную литературу.

Финский язык был для Лённрота родным. Однако школа и научная работа сделали в его семье то, чего он так опасался: финский язык стал отходить на задний план. Со своим сыном Лённрот разговаривал по-фински, при этом жена и дочери говорили с ним по-шведски. Переписку с использованием специальной терминологии и научную полемику приходилось вести на шведском или других языках.

В поздний период Лённрот изредка и с осторожностью использовал финский, указывая, что в литературном языке появились формы, которые были для его собственной языковой практики уже недосягаемы. И это говорил человек, которого называют вторым отцом финского языка.

В период «борьбы диалектов», связанной с укреплением базы литературного финского языка, Лённрот, в полном соответствии с его характером, занял примирительную позицию: взяв за основу западные диалекты, он обогащал их лексикой восточных диалектов. Лённрот закрепил статус буквы «d» в литературном языке, занимался подбором собственно финской лексики вместо заимствований, для чего обращался к пословицам, диалектным выражениями или же сам выдумывал новый вариант.

След Лённрота присутствует в тысячах терминов юридической лексики, в трех четвертях ботанического лексикона, в терминологии лингвистики и математики. Лённрот ввел в финский такие слова, как национальность, литература, температура, вена, артерия, чернила, протокол, представление (моция), независимый, сухой закон, мысль, множественное и единственное число, образование, договор, республика, вариант, право голоса.

Будучи человеком практичным, он организовал широкую сеть помощников из своих друзей, живших в разных частях страны и работавших врачами, пасторами и учителями. Они присылали необычные слова, пословицы и загадки для редактируемых Лённротом изданий.

Осенью 1853 г. Элиас Лённрот был избран вторым профессором финского языка на место скончавшегося от чахотки Маттиаса Александра Кастрена. В своей актовой лекции в связи с вступлением в должность он изложил обзор взаимодействия и развития финского, эстонского и саамского языков.

Лённрот пришел к заключению о роли повседневной жизни носителей языка, например, в процессе сокращения языковых элементов, определенного «изнашивания» языка.

Лённрот читал лекции в университете вплоть до 1862 г. Он видел своей задачей поднять язык народа до статуса, когда он становится инструментом науки и бюрократического аппарата. Он стремился к формированию четкого и практичного литературного языка и собственно финской специальной терминологии. Влияние теоретических статей Лённрота, его ориентированных на практическую жизнь переводов, тысяч неологизмов до сих пор полностью не изучено.

«Финско-шведский словарь» был оставлен как занятие на пенсии. Кроме того, он редактировал и другие словари, к примеру, разговорник для иностранных туристов с примерами общеупотребительных фраз.

В 1840–1842 гг. он был одним из основателей журнала «Суоми», старейшего научного издания Финляндии, который выходит и поныне.

Журналист

Элиас Лённрот выступал на страницах периодической печати на протяжении более 60 лет. Он писал для более чем десятка газет, являлся ответственным редактором газет «Мехиляйнен», «Литтературблад», «Оулун Виикко-Саномат» и был активным журналистом в течение более чем 40 лет. Первой публикацией в периодике стал перевод на шведский одного из стихотворений Н.М. Карамзина, опубликованный в издании «Або Ундереттелсер» 14 февраля 1824 г.

Он был одним из первых ученых, которые в равной степени могли использовать в устной и письменной речи как финский, так и шведский языки.

Свои публикации и переводы просветительского характера Лённрот адресовал финноязычному крестьянству, а научные и полемические статьи – шведоязычной интеллигенции, для которой он также переводил образцы народной поэзии. Газета Лённрота «Мехиляйнен» (1836–1837, 1839–1840; исторические приложения) была первым финноязычным периодическим изданием и пятой газетой, выходившей на финском языке.

О проблемах популярного характера он писал на страницах газеты «Оулун Виикко-Саномат» и издания «Маамиехен Юстава» («Друг крестьянина»), редактируемого Й.Л. Снельманом. Лённрот сотрудничал с газетами «Хельсингфорс Моргонблад» и «Борго Тиднинг», редактором которых был Й.В. Рунеберг, а также с «Саймой», «Литтературблад» и «Маамиехен Юстава», издаваемых Й.В. Снельманом. Он смело выступил в защиту Снельмана, когда тот у того начались серьезные проблемы с цензурой из-за «Саймы», а в 1847–1849 гг. редактировал «Литтературблад».

Несмотря на предупреждения друзей, Лённрот по-своему боролся с цензурой, публикуя материалы, предназначенные для простого народа. Популярная газета «Оулун Виикко-Саномат» в период, когда ее редактором был Лённрот (1852–1853), находилась под особо пристальным вниманием цензуры.

Небольшие статьи, выходившие на ее страницах в алфавитном порядке, были прообразом энциклопедии.

Поэт

Вечной поэмой Элиаса Лённрота стала «Калевала», состоящая из 32 рун и 12.078 строк. Начиная с 1833 г. Лённрот планировал создание небольших связанных между собой эпосов о героях из рун. Но этот план претерпел изменения в связи с полученными в ходе экспедиций материалами. Стремясь выявить предполагаемый хронологический порядок рождения рун, а также для достижения композиционной логики, Лённрот следовал своему художественному вкусу, объединяя материалы, записанные от разных рунопевцев и добавляя строфы собственного сочинения.

Первое издание, так называемая «Старая Калевала», являлось собственно эпосом Лённрота. Оно не было собранием или антологией рун, это было сознательное поэтическое творчество, вполне сопоставимое с трудами Гомера. Фрагменты рун он соединял при помощи стихотворений, сочиненных им с использованием различного материала, порой изменяя детали, относящиеся к персонажам и событиям.

Лённрот верил в то, что события рун носили исторический характер, их содержание сохранилось с языческих времен, хотя форма изменилась. Поэтому, в полном соответствии со своими религиозными и философскими представлениями, редактор-поэт мог довершить эпос победой христианства над язычеством.

Эпос строился на противопоставлении двух народов – Калевалы и Похъелы, – что создавало драматический накал и формировало этический стержень повествования. Материала хватило бы на семь различных версий, о чем свидетельствуют почти три тысячи вариантов к изданным строфам. В своем предисловии Лённрот вполне открыто говорил о своей редакторской работе. Несмотря на это, публикация вызвала необычайный общенациональный интерес и была воспринята как заново открытый древний эпос, спасенный и собранный из отдельных фрагментов.

Второе издание, так называемая «Новая Калевала» (1849; 22.795 строф, разбитых на 50 рун), закрепившее статус национального эпоса, также являлось созданием Лённрота.

В предисловии уверенный в себе редактор провозглашает: «Наконец, поскольку никто из рунопевцев уже не может сравниться со мной по количеству собранных рун, я посчитал, что у меня есть то право, которое, по моему представлению, многие считали своим правом – право выстроить руны в наиболее удобном для их сочетания порядке. Говоря словами руны: стань и сам ты рунопевцем, песнь свою начни сначала. Иными словами, я посчитал себя рунопевцем не худшим, чем они сами себя считали».

Особенно цикл рун о Куллерво (2196 строф), сотканный из самого разнообразного фольклорного материала, должен считаться высшим художественным достижением Лённрота. Это трагическое повествование продолжает служить источником вдохновения в самых разных видах искусства.

Собственно говоря, сборник «Кантелетар» тоже не может считаться собранием аутентичных народных песен, потому что Лённрот объединял различные варианты песен, добавив несколько калевальских рун собственного сочинения. Предисловие к книге является одним из наиболее серьезных эстетических манифестов того времени.

Элиас Лённрот известен также как автор нескольких стихотворений («Песнь девы» и др.), как переводчик и, прежде всего, как автор псалмов. Он переводил фольклор на шведский язык, а на финский – поэзию, от Гомера до Й.Л. Рунеберга. Лённрот отлично владел поэтическими размерами. Он развивал свои способности, в частности, во время пеших прогулок между службой и домом в Каяни, или же тренировал память переводами перед отходом ко сну.

Лённрот был приглашен в комитет по написанию псалмов в апреле 1863 г. Уйдя из университета, он хотел компенсировать обществу свою пенсию и принялся за обновление финских церковных песнопений.

Это освежало сознание, отвлекая от однообразной словарной работы. Лённрот публиковал свои опыты в этой сфере каждый год в период 1864–1880 гг. Новое издание псалтыря вышло в 1883 г. Наброски псалмов вызывали дискуссию в журнале «Тяхти», издававшемся туркуским другом Лённрота Й.Ф. Гранлундом; это же произошло и с теоретическими статьями Лённрота на тему создания псалмов.

В сборнике 1886 г. было 17 псалмов, написанных Лённротом, 64 перевода на финский язык; отдельные строки были добавлены им в 25 псалмов, а в случае с 206 псалмами с его именем были связаны изменения и уточнения. В сборнике 1986 г. осталось 9 оригинальных псалмов Лённрота, 41 перевод и 20 псалмов, подвергшихся его изменениям и уточнениям.

Исполняя псалмы, Лённрот любил подыгрывать себе на кантеле. Он, вопреки сложившемуся культовому стереотипу, хорошо пел и разбирался в музыке, а для экспедиций он даже разработал свою собственную упрощенную систему нотной грамоты, основанную на цифрах. Лённрот перевел на финский язык музыкальную терминологию и, как утверждает Хейкки Лайтинен, совершил настоящий переворот, изобретя хроматическое кантеле. В экспедиции он брал с собой скрипку, потому как игрой на музыкальном инструменте можно было, подобно Орфею, привлечь к себе женскую половину публики.

Отец семейства

Элиас Лённрот женился довольно поздно, 13 июля 1849 г., на 26-летней дочке мастера-красильщика из Оулу Марии Пипониус, работавшей экономкой на лесопильном заводе в Каяни.

Помолвка состоялась в августе 1848 г., но ее факт скрывали от публики, которая то и дело пыталась «связать» великого человека с какой-нибудь молодой девушкой. Жених пребывал с осени 1848 по май 1849 гг. в усадьбе Лаукко, где дорабатывал второе издание «Калевалы», вышедшей в свет незадолго до нового уложения о цензуре. В Лаукко его также задержала тяжелая болезнь Эвы Агаты Тёрнгрен, приведшая к ее смерти в начале мая.

Обручальным кольцом послужило кольцо с бриллиантом, пожалованное императором за заслуги во время эпидемии холеры. Свадьба также прошла без огласки, о ней знали только ближайшие родственники невесты, что особенно задело Й.В. Снельмана: кроме всего прочего, Мария Пипониус приходилась ему кузиной.

Первенец, названный Элиасом, родился в день ангела 17 апреля 1850 г., однако умер от менингита 16 сентября 1852 г. В семье родилось четыре дочери: Мария, Ида, Элина и Текла. Супруга Мария, дочери Мария и Текла умерли от туберкулеза, а Элина от дифтерии.

Поначалу семья жила налесозаводе в Каяни, пока не был построен собственный дом (снесен в 1960-х гг. при строительстве универмага). В январе 1854 г., в связи с получением Лённротом профессуры, семья переехала в Хельсинки, а в 1862 г., после его выхода на пенсию, перебралась в Самматти, где сначала жила в доме Нику из пятнадцати комнат, а позже в 1876 г. – в доме Ламми, последнем пристанище Лённрота.

После кончины отца единственная дочь Ида, выполняя его волю, продала дом Ламми со всем движимым имуществом и уехала из Самматти. Ида после получения домашнего образования поступила в учительскую семинарию в Ювяскюля, однако, появившиеся симптомы туберкулеза прервали ее обучение. Ида писала религиозные стихи, занималась небольшими переводами, изучала языки и мечтала отправиться сестрой милосердия на русско-турецкую войну. Полученное от отца наследство позволило Иде, так и не вышедшей замуж, отправиться в 1886 г. заграницу. Через Петербург она направилась в Дрезден к Эве и Анне Ингман, которые воспитывались вместе с ней в семье Лённротов. Эва (1853–1914) и Анна (1851–1930), дочери профессора медицины Э.А. Ингмана, оставшись сиротами, с 1858 г. находились под опекой Лённрота.

Эва стала художницей, Анна – учителем игры на фортепиано и музыкальным критиком. Из Дрездена Ида продолжила свое путешествие, посетив Женеву, Марсель, Дарданеллы, Неаполь, Флоренцию, Ниццу и Рим. В 1896 г. она окончательно обосновалась в Сиене. Переписка Иды свидетельствует о том, что она повсюду чувствовала себя неуютно, но за границей она могла чувствовать себя в покое от всевозможных просителей и славы отца. Ида Лённрот умерла 16 июня 1916 г., полностью ослепнув. Ее дом и могила находятся в Сиене, за ними присматривает вот уже третье поколение семьи Рикуччи.

Помимо своих собственных детей, Элиас Лённрот воспитывал оставшихся сиротами детей из семей родственников и друзей. Он брал на себя расходы на жилье и обучение детей из необеспеченных семей, а в Хельсинки содержал приют для учащихся из Каяни. В своем завещании он выделил деньги на открытие в Самматти школы домоводства, которая, позднее расширившись, действует до сих пор.

Слава

Элиас Лённрот получил признание научных кругов, прессы и Общества финской литературы еще в период собирания «Калевалы». Копенгагенское Королевское общество древних рукописей сделало его своим членом в августе 1833 г. Появление «Калевалы» и «Кантелетар» лишь упрочило складывавшийся вокруг него культ. Вполне целенаправленно формировался образ скромного и упорного труженика, в результате чего современники при жизни избегали комментировать и критиковать его деятельность как издателя «Калевалы» или профессора финского языка.

На портретах того времени ретушировалась бородавка, а дочери стеснялись своего отца, который разгуливал по Самматти, одетый совершенно не соответствующе его статусу.

Однако далеко не все относились к нему некритически. Так, в 1846 г. его оппонент К.А. Готтлунд в своем журнале «Суомалайнен» писал: «Еще ни один финн при жизни своей не заслужил такой всесторонней благодарности, хвалы и уважения, как этот Лённрот.

Легко тому плыть, кого за голову держат». Готтлунд признавал, что Лённрот совершенно не возгордился от своей славы, но отказывался поклоняться ему как «владыке рун», кланяться до земли, как королю.

Август Алквист, занявший пост профессора финского языка, писал в биографии, изданной после смерти Лённрота: «Жизнь Лённрота была внешне весьма простой и непритязательной: родился в бедной семье, отправили учиться, страдает от всяческих лишений, но делает успехи в учебе, поступает в университет, кормит себя домашними уроками, сдает экзамены, хоть и не блестяще, получает должность и безупречно на ней служит. Вот и все, пожалуй. Бедная событиями жизнь Лённрота была лишена потрясений, риска, душевных борений».

Аарне Анттила, автор не менее компетентной биографии Лённрота (1931) писал, что спокойствие и возвышенность души Лённрота, его просветленность, напоминали безоблачный день начала лета, когда происходит возвращение чуда сотворения мира.

Вильо Таркиайнен в 1933 г. писал, что Лённрот был лишен способности понимать сложные явления – театр, высокую поэзию, философию. Он был прост и естественен, не обладал особенным полетом фантазии, ему был чужд трагизм конфликта. Лённрот был счастлив в своей ограниченности. Мартти Хаавио сравнил Лённрота с отдыхающим на солнце львом.

Однако из переписки Лённрота можно заключить, что он был уверенным в себе целеустремленным ученым, обладающим чувством юмора и знавшим себе цену. Вряд ли он делал шаг, не будучи уверенным в его необходимости. Сохранилась его переписка с эстонскими, венгерскими, русскими, шведскими, норвежскими, немецкими и французскими учеными.

Он был членом многих зарубежных научных обществ. Он завещал все свои материалы последующим поколениям, но стремился избегать формальных почестей. Тем не менее, он получал награды, как от императора, так и от иностранных государств. Элиас Лённрот был ученым-новатором, проявившим себя во многих отраслях знания. Многие его догадки часто приводили к блестящим научным результатам, будучи подкрепленными современными исследовательскими методами.

Он был великим человеком своей эпохи, он объединил нацию, а его авторитет простирался выше партийных и языковых барьеров. За кулисами культа Лённрота можно обнаружить новые трактовки его общественной значимости. Посредством «Калевалы» он по-прежнему продолжает укреплять чувство национального достоинства, за ним закрепилась репутация «короля деревни», человека, способствовавшего развитию международной торговли и культурного обмена.

Материал взят из Коллекции биографий «Сто замечательных финнов» на сайте Национальной финской библиотеки © Biografiakeskus, Suomalaisen Kirjallisuuden Seura, PL 259, 00171 HELSINKI

Приложение: Элиас Лённрот, род. 9.4.1802 Самматти, умер 19.3.1884 Самматти. Родители: Фредрик Юхан Лённрот, портной, и Ульриика Вальберг. Жена: 1849–1868 Мария Пипониус, экономка, род. 1823, умерла 1868, родители жены: Элиас Пипониус, мастер-красильщик, и Анна Якобина Снельман. Дети: Элиас, род. 1850, умер 1852; Мария, род. 1852, умерла 1874; Ида, род. 1855, умерла 1915; Элина, род. 1858, умерла 1876; Текла, род. 1860, умерла 1879.

Извините за такое слово, но это не ругательство. Фото сделано в центре Хельсинки. Иду по улице Алексантеринкату, вижу, два гоблина. Заинтересовала надпись POHJOLA - что это значит?

Pohjola - суровая страна саамов в финском эпосе "Калевала". В реальном мире это часть Лапландии и древней области Кайнуу. Согласно преданию, Похьёла противостоит Вяйноле (земле Калевалы). Считается, что там зарождаются болезни, оттуда идут холод и всякие невзгоды. В данном случае имеется в виду страховое общество "Pohjola". Известное здание, просто я не знала. Дом построен в стиле финского романтизма. Северный модерн и все такое. Ниже памятник Эйно Лейно в парке Эспланада.

Эйно Лейно - финский поэт, прозаик, драматург и переводчик, реформатор финского литературного языка. Автор более 70 книг и первого финского перевода "Божественной комедии" Данте. С оборотной стороны постамента написано что-то про Анкару. Пришлось снова провести исследование. Оказалось, это строчки из его стихотворения "Песнь Вяйнямёйнена". Памятник открыт в 1953 году.

Неподалеку памятник Топелиусу. Это финский писатель и поэт, творивший на шведском языке. Скульптурная композиция представляет из себя двух девушек: сага повернута лицом к Южной Эспланаде, истина - к Северной. На постаменте профиль Топелиуса. Что хотел сказать автор, неизвестно.

В середине Эспланады еще какой-то памятник, но идти туда влом

Фонарь на улице Миконкату. Снято для тематического сообщества, есть такое в ЖЖ.

Неведомая хрень. Я бы назвала так. Оказалось, это петух Фацера - Fazerin kukko! Скульптура посвящена 100-летию основания кондитерской компании FAZER & Co.

Так, опять дядечка. Настаивает на знакомстве. Нет, не пойду.

По всему Хельсинки рассредоточены вот такие люди. Их реально много, на каждой площади и на всех центральных улицах. Кто это? Военные? К чему призывают, что собирают?

В центре Хельсинки над указателем с названием улицы есть табличка с разными животными. Причем животные экзотические.

Здание на пересечении улиц Kalevankatu и Yrjönkatu. Рядом .

Знаменитая Сенатская площадь и Кафедральный собор Хельсинки. Внутри убранство достаточно скромное, показывала . До 1917 года собор назывался Никольским, и в честь святого Николая, покровителя моряков, и как дань уважения императору Николаю I. Памятник не ему, как можно было бы подумать, а Александру II. В 1863 году российский император ввел в обращение финскую марку, а финский язык сделал государственным наравне со шведским. Вокруг постамента расположены скульптуры: "Закон", "Мир", "Свет" и "Труд".

Памятник установлен в 1894 году. За то, что Александр II даровал финнам автономию, они его любят.

Перенесемся на набережную Eteläranta. Sundmans - один из трех финских ресторанов, получивших звезду "Мишлена".

Животное около ресторана Goodwin. Сидит для привлечения внимания. Подобное мы .

Смотри, какой настырный! Все-таки встал на моем пути. Это тот самый дядечка из парка Эспланада.

Памятник Юхану Людвигу Рунебергу установлен в 1885 году. Это великий финский поэт, писавший на шведском языке и воспевшему простой финский народ, трудолюбивый и не жалующийся на тяжелую жизнь. Так написано в Википедии. Некоторые его поэмы получили наибольшую известность и наряду с "Калевалой" считаются частью финского национального эпоса.

Йозеф Юлиус Векселль (Josef Julius Wecksell) – финский поэт, чья судьба – одна из самых трагических в истории литературы Финляндии. Небольшое по объему творчество Векселля осталось непонятым и недооцененным современниками.

Векселль стал, по сути, первым профессиональным финским поэтом: литературное творчество было его главным и единственным ремеслом. Это было не принято и, более того, невозможно в Финляндии середины XIX века, когда даже такие известные писатели, как Й. Л. Рунеберг и С. Топелиус, зарабатывали на жизнь преподавательской деятельностью и журналистикой.

Первый поэтический сборник Юлиуса Векселля вышел в 1860 году, когда ему было 22 года. О нем сразу же заговорили как о незаурядном таланте. Но поэт сумел лишь отчасти оправдать возложенные на него надежды.

Через два года состоялась премьера драмы «Даниель Юрт», сыгравшей большую роль в становлении финской драматургии. Но поэт уже страдал от неизлечимой душевной болезни. Всю оставшуюся жизнь, почти 45 лет, он провел в клинике для душевнобольных.

Юлиус Векселль родился в Або в семье шляпных дел мастера Йохана Векселля. В семье было 11 детей, многие из которых обладали творческими способностями. Но была и тяжелая наследственность – склонность к психическим заболеваниям.

Юлиус с детства начал писать стихи, собирая их в специальные тетради. В старших классах школы Векселля уже называли скальдом. В шестнадцать лет он написал свою первую пьесу – комедию «Три жениха», которая была поставлена труппой Абосского театра, а столетие спустя – адаптирована под радиопьесу.

В 1858 году Векселль поступил в университет и окунулся в студенческую жизнь. Он стал членом так называемого западно-финского студенческого объединения, которое выпускало газету и устраивало литературные чтения. Там обсуждались и злободневные вопросы о будущем Финляндии, о языке.

Векселль не поддерживал заявления о завершении эпохи шведского языка, однако считал, что хотя «эпоха шведской национальности миновала, но всегда будет существовать финская национальная литература на шведском языке».

Известность получило стихотворение молодого поэта «Шведский и Финский», где он впервые касается проблемы спора языков, но в идеализированной форме, показывая только благородные черты каждого из соперников в их длинном диалоге. Языковая борьба в те годы еще только начиналась.

В 1860 году вышел первый поэтический сборник Векселля – «Избранные юношеские стихотворения». В него вошли стихотворения, различные по стилистике и образной системе: патриотические, исполненные любви к родине («С Новым годом», «Скалы Финского залива», «Рождество финского солдата»), сентиментально-романтические («Птица», «Бриллиант на мартовском снегу»), написанные в фольклорной традиции («Засохшая липа»).

Лирика молодого поэта носила во многом подражательный характер, его вдохновляла поэзия Гейне и Байрона, Рунеберга и Топелиуса. Но некоторые стихотворения были позднее положены на музыку Яном Сибелиусом и на долгие годы обрели известность.

Начиная с 1861 года в лирике Векселля появляются трагические мотивы: страшной власти золота над человеком («Месть гнома»), темы несчастья и смерти («Прощание Дон Жуана с жизнью»). В это время писатель начинает работу над своим главным произведением – трагедией «Даниель Юрт».

Сначала была написана трагедия «Месть теней», которую автор уничтожил, почувствовав ее несовершенство. Векселль ощущал недостаток знаний и поглощал книги по истории, философии, эстетике, перечитывал Шекспира, ставшего для него главным художественным ориентиром.

В это время нервы Векселля были уже расстроены, начали проявляться симптомы душевной болезни. Словно предчувствуя катастрофу, писатель много работал, практически не давая себе передышки. Это еще больше подорвало его здоровье, и последний акт пьесы он дописывал, будучи уже совершенно больным.

Вексель надеялся доработать его позднее, но не успел. Весной 1862 года пьеса была закончена, в ноябре состоялась ее премьера в Новом театре в Гельсингфорсе, а через несколько месяцев – в Большом Королевском театре Стокгольма. Пьеса имела большой успех. Критики писали, что впервые на финской сцене была поставлена историческая национальная драма.

В 1907 году финский поэт Эйно Лейно писал: «Поставленная бесчисленное множество раз как на нашей, так и на шведской сцене драма Векселля обнаружила бoльшую жизненную силу, нежели любая другая трагедия, созданная в Финляндии». Эти слова справедливы и сегодня. «Даниель Юрт» по сей день не сходит с театральных подмостков Финляндии.

Вскоре после премьеры пьесы у Векселля начались галлюцинации, и он был отправлен на лечение в психиатрическую клинику Эндених в Германии, недалеко от Бонна. Вероятно, в Бонне было написано последнее стихотворение Векселля, которое стоит особняком в его творчестве.

Стихотворение «Ты с облаком вознесся» – поэтическое откровение, данное Векскеллю в последние месяцы или даже дни перед годами безумия. Лирический герой, подобно библейскому пороку, переживает стремление приблизиться к Богу, познать его незримое дыхание и трагическое ощущение собственного одиночества и близкого конца земной жизни.

Трудно поверить, что оно написано в начале 1860-х годов XIX века. В этот же период, но чуть раньше, в 1862 году, было написано стихотворение «Пустые руки», в котором автор оплакивает смерть слова.

Именно эти последние произведения Юлиуса Векселля оказались интересны сегодня. И, казалось бы, забытый автор вновь предстает перед нами, причем в образах визуального искусства.

Так, современный шведский художник Ян-Андерс Эрикссон, вдохновленный стихотворением «Ты с облаком вознесся», создал картину с одноименным названием. А преподаватель шведской поэзии и режиссер Йорген Эркиус представил в феврале 2009 года в г. Ваза в Финляндии короткометражный фильм о Юлиусе Векселле «Пустые руки», сделанный в традиции символического реализма.

Лечение в Германии не дало результатов, и Векселль был отправлен домой, в Гельсингфорс. Некоторые надежды на то, что болезнь удастся остановить, еще оставались. В 1865 году пьеса «Даниель Юрт» была представлена на государственную премию Финляндии (конкурс был объявлен Финским литературным обществом).

В конкурсе также участвовали пьесы «Короли на Саламине» Й. Л. Рунеберга и «Сапожники Нумми» А. Киви. Победу одержала пьеса Киви.

В сентябре того же года Векселль был направлен на лечение в клинику финского города Лаппвик, где и оставался в безнадежном состоянии до своей смерти в августе 1907 года.

Таким был недолгий, но яркий творческий путь талантливого финляндского поэта Юлиуса Векселля. Он умер в 1907 году после долгих лет, проведенных в клинике для душевнобольных. Лирика Векселля заняла свое место в истории литературы Финляндии и продолжает вызывать интерес и сегодня.

: Финляндия - Франкония . Источник: т. XXXVI (1902): Финляндия - Франкония, с. 13-18 () Другие источники : МЭСБЕ

Финская литература. - Первые начатки Ф. письменности относятся к половине XVI века, когда Реформация вызвала проповедь на народном языке. Первым проповедником нового учения среди Ф. народа был Петр Сэркилахти, основателем же Ф. литературы считается абоский епископ Михаил Агрикола († 1554), один из ближайших учеников Лютера и Меланхтона, сын бедного Ф. крестьянина. Он напечатал в 1548 г. Ф. перевод Нового Завета, издал Азбуку, Катехизис, Молитвослов, Служебник, сборник церковных песнопений и пр. В конце XVI и начале XVII в. появилось еще несколько писателей на народном языке: Яков Суомалайнен составил книгу Ф. гимнов, Эрик Соролайнен - сборник Ф. проповедей. В 1642 г. появился полный перевод Библии на Ф. яз. Университет в Або нимало не содействовал развито Ф. национальности и Ф. литературного языка; напротив, он служил центром образованности исключительно шведской, которая к Ф. элементу относилась пренебрежительно. На Ф. языке в XVII и XVIII в. печаталось очень немного книг, почти исключительно религиозного содержания; все сколько-нибудь образованные финны отказывались от своей Ф. национальности и превращались в шведов. Только в конце XVIII в. среди Ф. ученых является деятельный поборник народности - проф. Абоского унив. Генрих-Габриель Портан († 1804), соединивший вокруг себя молодых патриотов, которые стали посвящать свои труды изучению Ф. истории, древностей, народной поэзии и т. д.; но Портан писал исключительно по-латыни или по-шведски и, несмотря на его старания, судьба Ф. языка оставалась по-прежнему весьма печальной. Язык этот как во времена шведского владычества, так и в первое время после присоединения Финляндии к России не пользовался никакими гражданскими правами; финны, не знавшие по-шведски, не могли принимать никакого участия ни в умственной, ни в политической жизни своей родины. Высший, шведский класс общества составлял особую касту, не имевшую с народом ничего общего. Когда Ф. молодежь, у которой университетское образование не отняло сознания своей народности, решилась возвысить свой голос в защиту народа и его языка, это вызвало ожесточенную борьбу, разделившую все образованное финляндское общество на фенноманов и свекоманов и далеко не законченную еще и до настоящего времени. Фенномания, научная и политическая, с требованием литературных прав для Ф. языка и политической равноправности для Ф. населения, обнаружилась впервые в 10-х годах XIX в. Один из народных стихотворцев, Яков Ютейни, в своих песнях заявлял, что надо привязывать к позорному столбу тех ученых, которые гнушаются народным языком. Даже в изданиях, выходивших на шведском языке, многие патриоты все настойчивее требовали допущения Ф. языка в литературу, в преподавание и в официальное делопроизводство. В 1820 г. появилась первая Ф. газета - «Абоские еженедельные известия», под ред. Беккера, быстро приобретшая большую популярность. В 1828 г. в Гельсингфорсском унив. учреждена первая кафедра Ф. языка. Здесь же выступили и новые энергичные деятели в духе развития Ф. национального самосознания. Самое видное место между ними занимает поэт Иоганн-Людвиг Рунеберг. Хотя он писал только по-шведски, но в своих произведениях является вполне национальным Ф. поэтом и патриотом. Особенной популярностью пользуются его «Рассказы прапорщика Столя» (1848, 1860) - ряд поэтически переданных эпизодов из русско-шведской войны 1808-09 гг. Вступление к этим рассказам представляет восторженный гимн в честь Финляндии («Наша страна»), получивший в крае значение национального гимна. Рунеберг создал целую школу поэтов, писавших, подобно ему, на шведском языке, но в Ф. национальном духе. Таковы Ларс Стенбек, автор многочисленных лирических стихотворений, посвященных Ф. родине, Фредрик Цигнеус, Эмиль фон Квантен («Песни Суоми»), Юлий Векселль (трагедия «Даниель Юрт») и друг. К Рунебергу же примыкает и один из самых талантливых и плодовитых финско-шведских писателей, Захарий Топелиус (1818-98), долго бывший профессором Гельсингфорсского унив. Ему принадлежит, кроме целого ряда лирических стихотворений, много книг для детей и юношества, пользующихся в Финляндии огромной популярностью: «Книга природы», «Книга о нашей стране», «Книга для детского чтения», «Сказки» и др. Он написал также исторический роман: «Рассказы фельдшера» - из шведской жизни времен Густава III и Карла XII. Лирика Топелиуса проникнута живым чувством природы, картины и впечатления которой он рисует с большим одушевлением и любовью. Одновременно с Рунебергом выступил ревностный собиратель остатков финской народной поэзии и поборник литературного развития финского языка Элиас Лённрот (см. XVII, 536) . Вместе с Рунебергом, при содействии другого горячего патриота и политического деятеля, Иоганна-Вильгельма Снельмана, он основал в 1831 г. Финское литературное общество, которое поставило своей задачей собирание и издание памятников народной поэзии, издание полезных для народа сочинений на Ф. языке, а также исторического, филологического и литературного журнала и вообще создание на Ф. языке научной и изящной литературы. Одной из первых забот общества была командировка Лённрота для собирания народных Ф. песен («рун») в разные местности края. Результатом этой командировки явилось издание «Калевалы» (см. XIV, 9) , вышедшее в 1835 г. и впоследствии еще дополненное новыми рунами. Кроме того, Лённрот издал в 1840 г. «Кантелетар» («дочь кантеле», народного музык. инструмента; см. Кантеле, XIV, 314) - собрание народных песен лирических, мифических и исторических; затем следовали огромные сборники пословиц, загадок, сказок и, наконец, вышедший уже после смерти Лённрота, в 1887 г., сборник заклинаний. Издание «Калевалы» было встречено общим восторгом и дало могучий толчок развитию Ф. национального самосознания; ее руны послужили основой для новой поэзии в народном духе, вызвали глубокий интерес к народному быту во всех его проявлениях и вместе с тем дали готовый и обширный материал для литературной обработки народного языка. Эту последнюю задачу взяли на себя ученые филологи, среди которых первое место принадлежит проф. Кастрену, тщательно и подробно изучившему не только все финские наречия, но и весь комплекс финско-угорских языков. Литературным органом общества был основанный в 1841 г. журнал «Suomi» («Финляндия»), в котором впервые явились научные статьи на Ф. языке. В том же году преподавание Ф. языка введено в программу всех учебных заведений края. Литературное общество начало ряд новых изданий для народа переводами рассказов Цшокке «Делатели золота» и др. и краткими руководствами по истории и естествознанию, а затем издало сборник стихотворений 18-ти народных поэтов («Kahdeksantoista Runoniekkaa») и несколько других оригинальных литературных произведений. Кроме того, общество оказало материальную поддержку первым периодическим изданиям на Ф. языке - основанной в 1836 г. Лённротом в маленьком северном городке Каяне газете «Miehiläinen» («Пчела») и основанной д-ром Шильдтом в 1844 г. ежедневной политической и литературной газете «Suometar» («Дочь Финляндии»). Цензурные условия того времени далеко не благоприятствовали развитию деятельности общества и Ф. национальной литературы. В конце 40-х гг. сторонники исключительного господства в Финляндии шведского языка и образования успели убедить генерал-губернатора кн. Меншикова, что фенноманская агитация имеет целью отторгнуть Финляндию от России - и по высочайшему повелению 8 апреля 1850 г. последовало запрещение печатать на Ф. яз. какие бы то ни было сочинения, кроме книг религиозного и сельскохозяйственного содержания; в особенности же запрещено было издавать на Ф. яз. романы, как оригинальные, так и переводные, хотя бы даже с русского. Исключение было сделано только для перепечатки уже изданных ранее сборников произведений старинной народной поэзии, словарей и учебников. Как только несколько лет спустя вновь получена была возможность издавать Ф. книги, тотчас же явилось значительное число произведений изящной литературы, сочинений научного содержания, периодических изданий и т. п. Ф. язык, еще недавно презираемый как язык «мужицкий», оказался способным передавать самые разнообразные оттенки научной и художественной мысли, и литература на этом языке стала наряду с местной шведской литературой, если еще не выше ее, несмотря на противодействие свекоманов. Эта новая Ф. литература, существующая всего 40 лет с небольшим, имеет уже своих выдающихся представителей во всех родах поэзии и по своему содержанию является национальной в полном смысле слова. Самое видное место в ней занимают писатели, изображающие быт Ф. народа в различных его проявлениях с таким реализмом и жизненной правдой, какие редко можно встретить и в литературах гораздо более развитых. Рядом с ними стоит молодое поколение писателей шведско-финляндских, которые в своих произведениях являются преимущественно изобразителями жизни высшего класса и вообще городского населения края. В числе последних выделяются: Ионафан Рейтер (род. 1859 г.), поэт моря и приморской жизни; Вильг. Лагус (ум. 1896 г.), автор нескольких исторических драм и комедий из современной жизни; даровитый лирик и драматург Карл Тавастшерна (1860-98), нередко являющийся резким критиком современных общественных условий Финляндии; очень талантливый автор мелких рассказов и стихотворений, проникнутых сильным чувством и глубокими философскими идеями, Микаэль Любек (род. 1864 г.); романист Якоб Аренберг («Семья из Хаапакоски», «Хихулиты», «Дворяне» и др.), произведения которого служат верным отражением политической жизни современного финляндского общества; Конни Циллиакус, известный в особенности своими рассказами из быта финских переселенцев в Америке; несколько даровитых романисток, напр. Сара Ваклин (1790-1846), Эдифь Форсман (род. 1853 г.), Александра Гриненберг и в особенности Елена Вестермарк (род. 1857 г.), роман которой «Победа жизни» пользуется большой любовью среди шведско-финляндских читательниц. Гораздо бо́льшее культурное значение имеет для Финляндии новая литература на Ф. языке. В ряду первых ее деятелей стоит ученый лингвист, проф. Авг. Альквист (1826-89), издавший под псевдонимом «А. Оксанен» два сборника стихотворений под загл. «Искры». В этих стихотворениях Ф. язык впервые послужил орудием для выражения лирического чувства в прекрасной и тщательно отделанной форме. Содержание их - преимущественно патриотическое, благодаря чему многие из них сделались любимыми песнями («Могущество Финляндии», «Песнь саволаксца» и пр.). Одновременно с Оксаненом выступил под псевдонимом «Суонио» другой замечательный Ф. ученый, проф. Юлий Крон (1835-88). Его стихотворения, собранные под заглавием «Земляника и черника», также проникнуты патриотическим направлением и вместе с тем являются выражением идеальных стремлений в духе Шиллера к истине и красоте. Ему принадлежит также сборник небольших рассказов в прозе и солидный ученый труд, посвященный анализу «Калевалы». К числу ученых лириков принадлежат также проф. Арвид Генец, рисующий в своих стихах («Воспоминания и надежды») идиллические картины семейной жизни, и переводчик Шекспира Пав. Каяндер. Из поэтов, вышедших из народа, более других известен Юхани Эркко (род. в 1849 г.), сын крестьянина, долго бывший сельским учителем. Его стихотворения отличаются чисто народным пошибом, напоминающим «Калевалу» и песни «Кантелетар». Большей частью это - картины природы и простой деревенской жизни; нередко в его лирике слышатся и патриотические мотивы; в позднейших своих стихотворениях (напр. в сборнике «После моего пробуждения») он разрабатывает преимущественно религиозные, философские и общественные темы. Ему принадлежит также лирическая драма «Tietäjä» («Пророк»), содержанием которой служит борьба Израиля с мадианитянами, причем поэт пользуется библейскими мотивами для современных аллегорий. Основная идея драмы, впрочем, недостаточно ясна, и в целом это произведение не может быть названо удачным, хотя в нем и есть очень сильные лирические места. Гораздо лучше другая его драма, «Айно», на сюжет, заимствованный из «Калевалы»; она считается самым выдающимся произведением Ф. драматической литературы. Эркко написал также несколько рассказов из народной жизни и большой роман «Верующий», в котором представил историю религиозного развития Ф. крестьянина. В ряду Ф. драматургов особенно замечателен Карл Бергбом (род. 1843 г.), основатель и руководитель Ф. театра в Гельсингфорсе (с 1872 г.) и автор драмы «Паоло Марони». Количество Ф. драматургов до настоящего времени еще очень невелико, так как в крае существует пока только один постоянный театр и несколько странствующих любительских трупп. Ф. литературное общество в 1861-67 гг. издало 4 тома собрания пьес на Ф. яз. («Näytelmistö»), куда вошли произведения большей частью невысокого литературного достоинства. Самой талантливой представительницей Ф. драмы является Минна Кант (род. 1844 г.), дочь рабочего, ставшего потом торговцем, Ионсона. Она училась в учительской семинарии, вышла замуж за учителя, скоро овдовела и решила добывать средства к жизни литературным трудом. Ее первая пьеса «Кража со взломом» получила премию от литературного общества и сделалась репертуарной на Ф. сцене. В дальнейших своих произведениях - драматических и повествовательных - М. Кант является уже тенденциозной писательницей, проповедующей идеи Брандеса, Тэна, Спенсера и Милля. Она резко осуждает темные стороны современной культуры, особенно в ее применении к финляндской общественности, выступает на защиту бедных и угнетенных людей, ратует за права женщины, за истинную христианскую любовь, против официального ханжества и т. д. Такой сильно-полемической тенденцией проникнуты ее драмы: «Жена рабочего», «Дитя несчастья», «Семья пастора», «Сильвия». Во всех этих произведениях виден сильный и самобытный талант при значительных недостатках техники: М. Кант не имела времени тщательно отделывать свои пьесы, писанные всегда под первым впечатлением какой-нибудь поразившей ее мысли. Ф. публика, в общем довольно консервативная, признавая талант писательницы, не одобряет этих ее произведений за слишком радикальное их направление. Из молодых финских поэтов выдается еще Казимир Лейно (или Лённбом, род. 1866 г.). Это - лирик, обладающий научным образованием, пылкий и восторженный певец свободы и наслаждения жизнью и большой мастер изящного стиха. Его идеи не всегда самостоятельны, но он умеет придавать им художественную форму и даже некоторую философскую окраску. Особенно он известен многочисленными своими стихотворениями «на случай». Его младший брат, Эйно Лейно, выступивший только в 1896 г., успел уже издать пять томов стихотворений, между которыми многие отличаются изяществом формы и оригинальностью содержания. Мотивы его поэзии очень разнообразны: здесь можно найти и личную, преимущественно любовную лирику, и стихотворения на философские, общественные, политические темы, и перепевы народной поэзии. Другой молодой поэт, Кюэсти Ларсон, является в своих стихах юмористическим изобразителем разных сторон народного быта. В ряду представителей Ф. романа и повести первое место по времени занимает оригинальный народный романист Алексис Киви (Стенваль, 1834-1872). Сын бедного деревенского портного, он только 17-ти лет стал учиться грамоте, а 6 лет спустя уже поступил в университет. Напряженная умственная работа привела его к сумасшествию, которым и прервалась его много обещавшая литературная деятельность. Драматические произведения Киви имеют большую ценность и пользуются успехом на сцене (комедии «Деревенский сапожник» и «Обучение» и драмы «Куллерво» в «Лия»); но самым важным из всего им написанного является роман «Семеро братьев», дающий широкую картину Ф. народной жизни. Произведения Киви отличаются восторженным отношением к просвещению, горячим патриотизмом (но без вражды к другим народностям), выбором исключительно народных сюжетов и чрезвычайной простотой как фабулы, так и изложения. Все эти черты сделались отличительными для целой школы. Преемниками Киви явились многочисленные писатели крестьянского происхождения, большей частью продолжавшие оставаться сельскими жителями и земледельцами. Эти писатели вовсе не задаются художественными целями, а передают простым народным языком, вполне безыскусственно и правдиво, свои впечатления, преимущественно с нравоучительной целью; ничего не выдумывая, они изображают только то, что сами видели и слышали, освещая эти жизненные картины собственным миросозерцанием, то печальным, то юмористическим. Во главе таких простонародных писателей, имеющих большое культурное значение для местного населения, стоит Пьетари Пэйвэринта (род. 1827 г.), сын бедного поденщика, по профессии - сельский дьячок. В своих многочисленных рассказах он рисует самые разнообразные типы и сцены из жизни Ф. простонародья с такой правдивостью и сердечной теплотой, которые делают его одним из самых выдающихся представителей Ф. литературного народничества. Из младших представителей этого вида литературы выделяются своим оригинальным талантом Хейкки Кауппинен (или Kauppis-Heikki). Он был батраком у пастора Бруфельда, отца знаменитого Ф. романиста Юхани Ахо. Этот последний вместе с своим братом Пеккой, также известным литератором, обратил внимание на способного юношу и занялся его образованием. Первые произведения Хейкки имели характер подражательный, но вскоре его талант достиг вполне оригинального развития. Рядом с Хейкки может быть поставлен Александр Филандер, пишущий под псевдонимом Alkio, - мелкий торговец в небольшом местечке, не получивший никакого школьного образования, но собственным трудом достигший влиятельного положения у себя на родине, где он основал общество трезвости и журнал для юношества «Pyrkija» («Проводник»). Его рассказы отличаются художественным изображением народных типов, тонким юмором и нередко трогательностью содержания. Заслуживает внимания также и третий писатель той же категории - деревенский кузнец Хейкки Мерилэйнен, собиратель народных песен и автор романа «Торпарь Тапани», в котором он сильно вооружается против пиетизма и религиозной нетерпимости. Лесной сторож Юхани Коккο, пишущий под псевдонимом Kyösti, дал полный драматизма рассказ «В казенных лесах», где изображается столкновение старых народных воззрений на лес, как на «Божий» и потому составляющий общую собственность, с новым законом о лесоохранении. Наконец, в этой группе народников стоит и замечательная писательница-крестьянка Лиза Терво, автор романа «Новый отец». Таким образом, новейшая Ф. литература представляет интересное и своеобразное явление: постоянно расширяющийся круг писателей, органически связанных с народной жизнью и ее интересами и являющихся выразителями подлинных народных воззрений, - писателей не только «для» народа, но и «из» народа. Конечно, для постороннего читателя все их произведения представляют только этнографический интерес; но для местного населения они имеют огромное культурное значение, являясь показателями быстро растущего народного самосознания. Все, что они сообщают о народе, проникнуто полною искренностью и имеет силу первоисточника. Другая группа Ф. писателей состоит из людей, получивших высшее образование, проникнутых передовыми европейскими идеями и работающих уже не только для народа в тесном смысле слова, но и для образованного общества. Впрочем, большинство этих писателей не утратило своей связи с народом, к которому принадлежит по своему происхождению, и в своих произведениях также нередко обращается к народной жизни. К этой группе относится уже упомянутая выше драматическая писательница Минна Кант, затем талантливый романист Тэуво Паккала (псевд. Frosterus: «Вниз по реке Улео», «Эльза», «Воспоминания детства», «Лжец» и др.) и редактор самой распространенной финской газеты «Uusi Suometar» Вильхо Сойни, автор нескольких рассказов из народного быта. Сюда же принадлежат и самые талантливые и наиболее известные представители современной Ф. литературы: пастор Юхо Рейонен (р. 1855), автор целого ряда рассказов из крестьянской жизни и замечательного исторического романа из эпохи крестьянского восстания (так наз. «войны дубин») XVI века, «Юхо Весайнен»; сын пастора Сантери Ингман (р. 1860), плодовитый юморист и романист, изображающий городские нравы и жизнь современного финского студенчества (сборник рассказов «В сумерки», исторический роман «Анна Флемминг», студенческий роман «Пасынок своего века» и мн. др.); идеалист и философ Арвид Ернефельт, в произведениях которого чувствуется сильное влияние Достоевского и особенно Толстого («Родина», «Человеческая судьба», «Мое пробуждение», «Атеист» и др.). Сильное художественное дарование, глубина мысли и искренность чувства делают Ернефельта одним из самых привлекательных финских писателей и придают его произведениям уже не местное только, но общечеловеческое значение. Последним и наиболее талантливым представителем современной Ф. литературы является Юхани Ахо (Бруфельд, род. 1861) - единственный до сих пор финский писатель, подучивший европейскую известность. Уроженец Саволакса, сын пастора, Ахо вырос среди народа в самый разгар фенноманского движения и сделался убежденным сторонником народнической партии. Отыскивая свои идеалы среди народных масс, он проникся многими особенностями саволакских крестьян и усвоил их миросозерцание. Отсюда его непосредственность, оригинальность и способность анализировать такие чувства, каких привилегированные классы в большинстве случаев не понимают. Уже в ранней молодости он стал деятельным сотрудником газет финского направления; во времена своего студенчества он явился одним из основателей газеты Pâivälehti («Ежедн. газета»), а впоследствии сделался редактором еженед. «Новой иллюстрации» (Uusi Kuvalehti), одного из важнейших органов фенноманской партии. В роли беллетриста он выступил в начале 80-х гг. и сразу имел огромный успех. Его первые два рассказа, «Когда отец купил лампу» и «Железная дорога», в которых с неподражаемым юмором изображается переполох, вносимый культурой в неподвижное существование первобытных людей, вошли во все Ф. хрестоматии. После этого он написал множество коротеньких вещиц полубеллетристического, полулирического содержания, собранных в особые сборники под заглавием «Стружки» (Lastuja, теперь уже 5 томов) и несколько больших романов: «Дочь пастора» и его продолжение - «Жена пастора» (общественное положение Ф. интеллигентной женщины); «Одиночество» (душевная история разочарованного общественного деятеля); «В Гельсингфорсе» (из жизни Ф. студенчества); «Пану» (из истории борьбы христианства с язычеством в Финляндии) и др. В самое последнее время Юхани Ахо увлекся политикой, которой, впрочем, и прежде никогда не чуждался: ярким выражением этого увлечения явились два небольшие тома его рассказов под заглавием «Можжевеловая народность», в которых он изображает русско-финляндские отношения с точки зрения Ф. патриота. Во всех своих произведениях Ахо является вдумчивым наблюдателем и тонким психологом; он умеет подметить и художественно передать самые сложные черты душевной жизни своих действующих лиц. Он обладает сильным лиризмом, юмором и нередко является даже сатириком, чего мы не замечаем у других Ф. писателей. Его язык отличается чистотой и выразительностью; в этом отношении его смело можно назвать «классическим» писателем. Таковы главнейшие представители молодой Ф. литературы, уже успевшей, несмотря на свое непродолжительное существование, приобрести вполне определенную физиономию. Это - литература, прежде всего, глубоко демократическая, народная в полном смысле этого слова, как по форме, так и по содержанию огромного большинства произведений, ее составляющих; затем, это литература безусловно прогрессивная: связующей нитью во всех ее произведениях служит прославление успехов культуры среди Ф. народа и горячий призыв к неустанному движению вперед. Среди Ф. писателей, уже довольно многочисленных в наше время, к какой бы партии они ни принадлежали, не найдется ни одного, который решился бы выступить противником самого широкого просвещения своей родины. С общей точки зрения, Ф. современная литература в своей совокупности не представляет большой художественной ценности и не дает образованному человечеству каких-либо новых и оригинальных идей; но для своего народа она является крупным приобретением и могучим двигателем умственного и нравственного прогресса. Наряду с чисто художественной литературой, в Финляндии быстро развивается литература научная, по всем отраслям знания, и публицистическая. Из ежемесячных журналов важнейший - «Наблюдатель» (Valvoja), в котором сотрудничают лучшие научные и литературные силы края. Быстро увеличивается также, особенно в последнее время, количество переводов на Ф. язык классических произведений европейских литератур, преимущественно немецкой и шведской, а также и русской.

Май 15 2015

Карху Э.Г. * Финско-русские литературные связи XIX-XX веков * Статья

• Опубликовано в

15.05.2015

Давнее, уходящее в глубь веков и тысячелетий соседство карелов, финнов и русских стало постоянным фактором их исторического развития. Даже в самые напряженные периоды их истории, изобиловавшей военными конфликтами, не прекращались межэтнические контакты в сфере материальной и духовной культуры.

Как известно, прибалтийско-финские народности причастны к возникновению русского государства, о чем свидетельствуют древнерусские летописи. Последующая наука выдвинула теорию уральского происхождения финно-угорских народов, и прибалтийские финны должны были свыкнуться с мыслью, что генетически и исторически они - евразийцы, имеющие отношение и к Европе, и к Азии.

Подобное же говорят о себе русские, населяющие оба континента. Вспомним строки Александра Блока: «Да, скифы - мы! Да, азиаты - мы, - с раскосыми и жадными очами!».

Между прочим, финский просветитель второй половины XVIII века Х.Г.Портан писал как раз о скифском происхождении финских племен. К этому можно добавить, что и сегодня, когда Финляндия входит в Европейский Союз и вроде бы окончательно и бесповоротно «европеизировалась», сами финны нет-нет и напомнят не в меру увлекающимся головам, что в них все еще сохраняется нечто от «угров» и «азиатов».

Межэтнические культурные контакты весьма многообразны, и в этом общем историческом обзоре нет необходимости касаться всех форм, тем более с исчерпывающей полнотой. Нам важно охарактеризовать своеобразие каждого из исторических этапов с привлечением имеющихся исследований как по собственно народной (еще бесписьменной), так и профессиональной культуре, в основном по литературным связям.

Фольклорно-языковые межэтнические контакты

Этносы, их языки и фольклорные традиции соприкасались и взаимовлияли еще в те отдаленные от нас времена, которые принято называть «доисторическими» и от которых не осталось письменных свидетельств. Контакты осуществлялись в процессе устного общения более или менее спонтанно. Современная наука находит следы межэтнических контактов в языковых этимологиях, топонимике, в мифологических и исторических преданиях, песнях и сказках, пословицах и поговорках.

Главный вывод заключается в том, что народы, тем более соседствующие друг с другом, никогда, даже в самые древние эпохи не жили в полной изоляции, этнической обособленности. Подобно тому, как языки рождаются в процессе общения людей, так же культуры создаются коллективными усилиями родовых общин, племен, народов, наций, преемственностью многих поколений. Объективный исследовательский опыт показывает, что всякая односторонняя абсолютизация культурной самобытности какого-либо народа в прошлом или настоящем обычно не имеет под собой почвы, равно как серьезных оговорок требуют и модные ныне (у нас и за рубежом) утверждения, что высокая культура создается лишь «интеллектуальной элитой» и массы не имеют к ней отношения. В связи с 200-летием приходилось слышать от иных комментаторов, что и он настолько «элитен», что понятен лишь избранным. Но ведь сам-то Пушкин верил, что его будут читать «и гордый внук славян, и финн, и ныне дикой тунгуз, и друг степей калмык». Сама по себе «элитность» культуры ставит под вопрос ее народность и общечеловечность.

Свою небольшую страну и ограниченный прибалтийско-финский языковой регион финны нередко сравнивают с островом между двумя куда более обширными культурно-языковыми материками — славянским и германо-скандинавским. Однако эта «островная» обособленность лишь относительная; то, что прибалтийско-финские языки по своей структуре сильно отличаются от славянских и германских и сравнительно мало известны в остальном мире, еще не исключает многосложных перекрестных культурных взаимовлияний и с Востоком, и с Западом. Неслучайно в Финляндии принято делить национальную культуру, как и народные диалекты, на две основные исторически сложившиеся разновидности: западнофинскую и восточнофинскую. Различия проявляются в фольклоре, в истории формирования финского литературного языка, в религиозно-конфессиональной принадлежности жителей, в типах национального характера, в региональном своеобразии крестьянских строений, усадеб и сельского ландшафта. Земля и леса в течение столетий использовались по-разному, на западе стало раньше внедряться современное полеводство и промышленное использование лесов, тогда как на востоке еще в начале XX века сохранилось подсечное земледелие и нетронутые лесные массивы.

Различия в межэтнических контактах уходят в глубь истории. По Ореховскому миру 1323 года значительная часть северной и восточной Финляндии, в том числе с карельским населением, отошла от Швеции к Новгородскому государству, и установившаяся граница просуществовала довольно долго, что способствовало распространению русского влияния на местную народную культуру. Еще М.А.Кастрен отмечал в 1830-е годы русское влияние на восточнофинскую и карельскую сказочную традицию, что подтверждали затем последующие финские исследователи. Существует мнение, что и название северного финского города Каяни возникло не без русского влияния, подобно тому, как название города Турку выводится из русского слова «торг» (там бывали русские торговые люди). Название округа Кайнуу русские произносили как «Каян», и так стало называться торговое место, будущий город Каяни. В новгородских летописях Ботнический залив называется «Каяно море» — это тоже модификация древнего называния округа Кайнуу.

Финско-карельско-русские языковые и этнокультурные взаимовлияния исследовались некоторыми финскими и отечественными учеными, хотя интерес к ним носил эпизодический характер. Примером того, как эти взаимовлияния происходили в области фольклора, может служить вышедшее в 1986 году исследование П.Хакамиес «Влияние русских пословиц на карельские и финские пословицы». В исследовании привлекаются для сопоставления отчасти и пословицы вепсов и ингерманландских финнов. Автор исходит из того, что это были разные по степени русского влияния регионы, разной интенсивности были межэтнические контакты. Наиболее ощутимые в восточных регионах, они постепенно ослаблялись к западу. Восточные регионы — это обширная Олонецкая Карелия со смешанным карельским, вепсским и русским населением, а также Карельский перешеек с приближенностью к Петербургу и постепенным распространением двуязычия среди местного населения. В смысле интенсивности контактов некое серединное положение, по мнению автора, занимают территории нынешних финляндских губерний Северная Карелия и Саво, где частично распространено православие; далее идет уже протестантско-лютеранский Запад, где русские влияния ослабевают, они более опосредованы и случайны, но все же оставили след.

В книге П.Хакамиеса много любопытных наблюдений. Русские пословицы усваивались разными способами. Иногда они попросту переводились с русского на карельский, вепсский, реже на финский язык, причем в переводах оставались даже некоторые русские слова, чуть измененные по форме и звучанию. Обнаруживаются также следы влияния русского синтаксиса. Автор выделяет три основных синтаксических признака, перенесенных из русских пословиц в карельские, вепсские и финские: 1) употребление в обобщенном значении глагола во втором лице единственного числа (типа: как посеешь, так и пожнешь); 2) отсутствие союза в сложных предложениях (типа: семь бед — один ответ); 3) использование безличных инфинитивных предложений (типа: волков бояться — в лес не ходить). Все эти признаки-конструкции довольно часто встречаются в карельских, вепсских, ингерманландских пословицах, тогда как в диалектах западной Финляндии их почти нет, что позволяет предположить преимущественное русское влияние на ближние регионы. Следующее наблюдение автора касается употребления отрицательной частицы «не» в русских, карельских и финских пословицах. В отличие от русского языка, где отрицательная частица остается неизменной и обычно стоит перед глаголом, в прибалтийско-финских языках (и в большинстве уральских) отрицательная частица сама спрягается по образцу глагола, и потому ее положение в предложении более свободно, что относится и к пословицам. Автор считает, что исходя из позиции отрицательной частицы в синтаксических конструкциях, можно судить о большей или меньшей близости некоторой части карельских и вепсских пословиц к русским пословицам.

От фольклора к литературе и профессиональному искусству

На протяжении многих столетий карельская этнокультура играла нередко посредническую роль между финской и русской культурой. Сначала это происходило в рамках устной традиции и продолжилось затем в форме книжно-литературных контактов.

Решающую роль в этом переломе сыграли публикации и его современников. Через «», «Кантелетар», сборники сказок, заклинаний, пословиц фольклорные богатства Карелии обретали книжную форму, включались в литературный и общекультурный процесс, становились известными образованному миру.

«Калевала» 1835 года имела подзаголовок: «Старинные карельские руны о древних временах финского народа» — подразумевалось не только генетические родство двух этносов, но и равное их право на общее культурное наследие и его использование в дальнейшем развитии. В финскую национальную культуру вошли элементы карельской культуры, подобно тому как финская нация включила в себя часть карельского этноса.

Известному финскому скульптору Алпо Сайло (1877-1955), многие работы которого посвящены карельским рунопевцам и навеяны «Калевалой», принадлежат следующие, сказанные в 1921 году слова о значении эпоса для финской культуры: «Что возвышало уровень нашего искусства? Что придало самобытное звучание нашей музыке? Что породило нашу национальную науку? Что пробудило в нас чувство национального достоинства? Что указует нам путь и ведет нас к культурным победам? — С благоговением и радостью мы отвечаем одним словом: “Калевала”».

Столь всеобъемлюще воспринимаемое влияние «Калевалы» и карельского фольклорного наследия на финскую культуру породило среди ее исследователей особое понятие «культурного карелианизма», весьма употребительное в последние десятилетия. С этим понятием связывают в особенности расцвет финской художественной культуры в ее «ренессансную эпоху» конца XIX - начала XX века, когда творили такие выдающиеся таланты, как художник (1865-1931), композитор (1865-1957), поэт (1878-1926). Каждый из этих творческих личностей, как и Алло Сайло, получил мощные импульсы от «Калевалы», ее поэтики и мифологической символики. Вместе с тем эти крупные таланты привнесли каждый в своей области много нового в художественную культуру эпохи, в связи с чем и содержание понятия «карелианизм» расширяется и не ограничивается лишь прямыми заимствованиями из «Калевалы» и фольклорной традиции. Поэтому не лишена основания высказываемая некоторыми финскими исследователями мысль, что привязанность «карелианистских» культурных влияний исключительно к «Калевале» может не только углублять, но и сужать исследовательский диапазон, особенно при истолковании новейших художественных явлений, так или иначе соотносимых с фольклорномифологическими традициями. То, что называется «калевальской культурой» и «калевальской эпохой», может стать застывшим, внеисторическим, чисто иллюзорным понятием вместо того, чтобы охватить и саму лённротовскую «Калевалу», и ее влияние на последующую культуру в исторической многосложности и развитии. Кроме того, при исследовании культурного «карелианизма» обманчиво представление о якобы «единой Карелии», которой в этнокультурно-языковом и государственно-административном отношении не существовало - исторически были отдаленные друг от друга регионы, отдельные диалекты, отдельные локальные куль турные традиции. Словом, Карелия «многолика», как подчеркивают ее финские исследователи.

В отношении фольклорных богатств Элиаса Лённрота и других финских собирателей XIX века более всего интересовали российская Беломорская Карелия (Виэна) и входившее тогда в финляндскую автономию Приладожье вместе с Карельским перешейком. С этнокультурной, экономической и социальной точек зрения это были очень разные регионы, что не могло в той или иной мере не осознаваться и теми финскими поэтами, художниками, музыкантами, которые искали непосредственного контакта с карельской народной жизнью и культурой. Те, кто жаждал встречи с наиболее архаическими их формами, совершали паломничества в рунопевческие деревни Виэны — к рубежу ХIХ-XX веков такие паломничества стали своего рода культовыми, их предпринимали нередко сразу после поездок в Париж и другие культурные центры Европы.

Во многом иная обстановка была на Карельском перешейке, где сказывалось влияние, с одной стороны, Петербурга, с другой — Выборга. Население обоих городов было в этническом и социальном отношении довольно пестрым, наряду с русскими здесь жило немало немцев, шведов (с соответствующими учебными заведениями на немецком и шведском языках); среди гражданских чиновников и военных имелись шведы финляндского происхождения (чаще из дворянского сословия). В Петербурге либо в его окрестностях родились и получили воспитание некоторые финские и шведско-финляндские писатели конца XIX — начала XX века (Арвид Ярнефельт, Бертель Грипенберг, Эдит Сёдергран, братья Генри, Оскар и Ральф Парланды); отдельные из них, например Тито Коллиандер, приняли православие.

На Карельском перешейке еще со времени Петра I складывалось крупное помещичье землевладение на так называемых дарственных землях; позднее возникло немало дачных усадеб петербуржцев, в том числе писателей и художников (Максим Горький, Леонид Андреев, Илья Репин). В 1920-е годы на даче финского писателя Олави Пааволайнена часто встречались члены литературной группы «пламеносцев» (Элина Ваара, Катри Вала, Лаури Вильянен и др.).

Карельское, ортодоксально-православное, восточно-византийское — все это воспринималось финнами и финляндско-шведскими писателями и художниками не столько в прозаической реальности, сколько эстетически как экзотика и загадочная мистика, в отличие от западного прагматизма и реформированного лютеранско-протестантского религиозного сознания. Тито Коллиандера более всего привлекала в православных церковных обрядах их древность, многовековая устойчивость, верность однажды установившимся канонам. Много позднее эстетическую сторону православия подчеркнул и Пентти Саарикоски, левый поэт, к удивлению многих принявший под конец жизни православие и завещавший похоронить себя в Новом Валааме, единственном православном монастыре на территории современной Финляндии.

Всего сегодня в Финляндии около шестидесяти тысяч человек православной веры, и большинство из них считают себя этническими карелами либо их потомками. Карельская этнокультура сохраняет для них особую ценность, они стараются придерживаться ее традиций.

Карельский перешеек вместе с Выборгской губернией вошел в состав России почти на столетие раньше остальной Финляндии, и там местное карельское население контактировало с иными культурными влияниями гораздо чаще, чем, скажем, жители северных рунопевческих деревень Беломорской Карелии. На Карельском перешейке даже крестьянская жизнь была более мобильна, люди чаще уходили на промыслы в Петербург, здесь раньше появилась современная дорожная сеть и первая железная дорога, связывавшая Петербург с Хельсинки, первые школы и первые газеты.

Но в начале XX века, особенно в связи с российскими и финляндским событиями 1905-1907 годов, кое-что стало меняться и в Беломорской Карелии, в пограничных с автономной Финляндией восточнокарельских деревнях.

Под влиянием первой русской революции также в Финляндии пришли в движение широкие массы города и деревни, в ноябре 1905 года прошла всеобщая политическая стачка, вынудившая царское правительство временно приостановить русификаторскую политику диктата, направленную на уничтожение финляндской автономии. Отступление и уступки правительства происходили в России и Финляндии параллельно: манифестом от 17 октября 1905 года в России провозглашался конституционный образ правления, предстояли выборы в Государственную думу; в Финляндии прежний сословный сейм был преобразован в демократический парламент со всеобщим избирательным правом, включая женщин (чего не было ни в России, ни в большинстве западных стран).

Эти двусторонние процессы по обе стороны границы нашли отзвук в самых глухих углах, в том числе в деревнях Беломорской Карелии, в соседствующих с ними селениях северного финского округа Кайнуу, хорошо знакомого многим поколениям карелов-коробейников. Одним из последствий традиционной разносной торговли через границу было то, что часть карельских коробейников из Ухты, Вокнаволока и других приграничных деревень осела в Финляндии, некоторые из них открывали там свои лавки, становились купцами, хотя и не порывали родственных связей с прежними земляками. Свои русские имена и фамилии (дававшиеся при православном крещении) они меняли в Финляндии на финские, в той или иной мере созвучные с русскими. Это был опять-таки параллельный процесс — в Финляндии в 1906 году около ста тысяч человек, в большинстве этнических финнов, сменили свои прежние шведско-латинские фамилии на финские.

Осевших в округе Кайнуу карельских коробейников и их потомков было количественно меньше — около трех тысяч, но они составляли существенную часть местного населения. Некоторые из карелов-переселенцев получили в Финляндии образование (в частности, в Сортавальской учительской семинарии) и, бывая в родных деревнях, выступили инициаторами этнического пробуждения своих земляков. Перед их глазами был наглядный пример национально-культурного пробуждения в Финляндии, им открылись имена и идеи основных финских «будителей» — , Э.Лённрота, ; их самих иногда называют карельскими «снельманами», осознавшими, что карелы нуждаются не только в сохранении традиционной этнокультуры, но также в развитии современного школьного образования на родном языке, в создании карельской письменности, в издании местных газет. Из коренных карелов, проявивших себя тогда в культурной области, заслуживает упоминания Ийво Мартгинен (1870-1934), уроженец деревни Кивиярви Вокнаволокской волости (в православных книгах значился как Иван Мартынов). Он стал крупным собирателем карельского фольклора, в Финляндии ему посвящена исследовательская книга, о нем рассказано кратко и на русском языке.

Другим деятелем, имевшим отношение к беломорско-карельским событиям начала XX века, был Ийво Хяркёнен (1882-1941), карел из крестьянской семьи прихода Суйстамо, что в пятидесяти километрах от города Сортавала. Проучившись в местной учительской семинарии (сначала на краткосрочных курсах так называемых странствующих учителей для «передвижных» сельских школ, затем с завершением всей семинарской программы в 1906 году), он пробовал себя в разных областях: уже в годы затянувшейся учебы собирал фольклор, работал в разных газетах, писал и публиковал стихи, учительствовал. А когда в том же 1906 году был создан Союз беломорских карелов, Ийво Хяркёнен вошел в состав его руководства и исполнял обязанности секретаря, выпустил для местного населения первую газету. Еще до двух учредительных заседаний новой организации (первое состоялось в апреле в финском городе Оулу, второе в августе 1906 года в Тампере) в вокнаволокских деревнях проводились митинги жителей в поддержку этой инициативы — стимулом и официальным предлогом послужил все тот же царский манифест от 17 октября 1905 года, обещавший конституционный образ правления; предстояло выдвинуть кандидатов в Думу и избирать выборщиков. Однако в Петербурге события развивались слишком стремительно и неожиданно: к моменту августовского учредительного заседания беломорских карелов первая Дума была в июле уже распущена, ее оппозиционные фракции собрались в Выборге для выражения протеста.

Наряду с культурно-просветительными задачами Союз беломорских карелов выдвигал экономические требования: равные для всех права на приобретение земельной собственности, разграничение крестьянских и казенных лесов, отмена таможенных барьеров в торговле местных жителей с Финляндией, строительство дорог, устройство больниц, улучшение почтовой связи.

Осенью 1906 года в Вокнаволоке была открыта первая «передвижная» школа на родном языке, аналогичные школы появились вскоре в Ухте и других местах, всего насчитывалось до двухсот учащихся. Учителей из местной молодежи готовили в Сортавальской семинарии, был напечатан специальный букварь для беломорско-карельских школ с учетом местного диалекта. В целях пробуждения интереса к грамоте у взрослых открывались избы-читальни, стала выходить ежемесячная газета «Каrjalaisten Pakinoita» («Карельские беседы»), редактируемая Ийво Хяркёненом, который тогда учительствовал в селе Салми.

Как уже отмечалось выше, инициатива во всех этих национально-культурных начинаниях исходила преимущественно из Финляндии - либо от тамошних коренных карелов, либо от переселившихся туда беломорских карелов, ознакомившихся с финским национально-культурным движением, с развитием школьного образования на родном языке и просветительской работы среди населения.

Среди тех, кто глубоко сочувствовал тогдашним бедствиям беломорских карелов и жителей пограничного округа Кайнуу, был финский писатель Илмари Кианто (1874-1970), весьма плодовитый автор, посвятивший немало страниц обитателям лесных деревень по обе стороны границы. В одном из лучших своих романов — «Красная черта» (1909) — он описал как раз пробуждение лесной глуши, сокровенные надежды бедствовавших людей на демократические реформы, на всеобщее избирательное право, свободное волеизъявление в преобразованном парламенте — и трагический финал для нищего героя романа, оказавшегося в еще более отчаянном положении после «красной черты» в избирательном бюллетене. Примечательно, что Кианто был сыном лютеранского священника, но с церковью не ладил, обвиняя ее служителей в ханжеской морали и в сговоре с властями. Кианто был первым в Финляндии, кто в порядке общественного протеста и вызова демонстративно отказался от церковного обряда венчания при вступлении в брак. В молодости Кианто, как и Аарвид Ярнефельт, проучился несколько лет в качестве финляндского стипендиата в Московском университете для практического освоения русского языка и знакомства с русской литературой, много путешествовал по России и опубликовал в 1903 году книгу путевых очерков «От берегов озера Кианта к Каспийскому морю». Кианто стремился через переписку к общению с Львом Толстым, хотя она и не получила такого развития, как переписка Толстого с Арвидом Ярнефельтом. К числу переводов Кианто с русского на финский язык принадлежат стихи Пушкина и Лермонтова, повесть Толстого «Смерть Ивана Ильича», роман «Обломов» И. А. Гончарова, рассказы В.И.Немировича-Данченко, книга С.И.Гусева-Оренбургского «Молодая Россия».

Несколько книг Кианто посвятил Беломорской Карелии, не раз бывал там, однако по мере обострения общественно-политической обстановки его симпатии существенно менялись. Российские события 1917 года и гражданская война 1918 года в Финляндии поставили Кианто, как и десятки финских писателей, перед трудным социально-классовым выбором, в результате чего его прежнее сострадательное бунтарство сменилось служением великофинским идеям и «освободительной миссии» по отношению к восточным карелам.

Но об этом сложном периоде финской истории XX века речь пойдет чуть погодя, а сейчас остановимся на том, как возрастало внимание к русской литературе в Финляндии в начальный период ее автономии.

Первые переводы русской литературы в Финляндии и цензурный запрет 1850 года

По ряду характерных особенностей можно выделить два основных этапа в развитии финско-русских литературных связей XIX века, и неким промежуточным рубежом между ними стали 1850-е годы.

В первой половине XIX века и даже несколько позже доминирующим в финляндской литературе, периодической печати, образовании, науке оставался еще шведский язык. Финских школ вообще еще не существовало, на финском языке писали редкие энтузиасты, первые университетские диссертации на нем были защищены в конце 1850-х годов, и далось это с большим трудом после специального разрешения властей, поскольку цензурным уставом 1850 года издание финских книг, кроме церковных и хозяйственных, запрещалось.

Господство шведского языка имело сословный характер, финский язык считался пригодным только для низших сословий, для крестьян, простого народа.

К счастью, именно открытие в недрах простого народа богатого фольклорного наследия, с публикацией «Калевалы», «Кантелетар», других фольклорных сборников, составило то главное в художественном и культурно-историческом отношении, что увидело свет на финском языке в первой половине XIX века. Эти издания прежде всего пробудили к себе интерес за пределами Финляндии, в том числе в России.

Нет нужды умалять значение ранних финноязычных поэтов Я. Ютсини. К. А.Готлунда, А.Поппиуса, С.К.Берга-Каллио; они делали свое дело, каждый из них оставил свой скромный след в очень еще небогатой тогда финской литературной поэзии. Но первым национальным поэтом не без основания был провозглашен в 1840-е годы писавший по-шведски Ю.Л.Рунеберг, и не случайно его стихи до сих пор остаются текстом национального гимна Финляндии.

Задача создания национальной литературы была выдвинута еще в первые десятилетия XIX века, и тогда же стала остро осознаваться необходимость освоения мирового литературного опыта. Для упомянутых финноязычных поэтов важное значение имело наследие европейского Просвещения. В 1810-20-е годы состоялось и первое знакомство финнов (еще через шведскоязычную печать) с немецким и шведским романтизмом. С романтизмом связывалось также имя Пушкина, в 1825 году на шведский язык была переведена его романтическая поэма «Кавказский пленник».

С 1809 года вся Финляндия, а не только Выборгская губерния, входила в состав России, что создавало особые условия для знакомства финнов с русским языком и русской культурой. Правда, в течение первых десятилетий совместного существования (вплоть до 1840-х годов) основным языком общения российского императора и петербургского двора с высшими чинами финляндской администрации оставался еще французский язык, но в учебных заведениях Финляндии, включая университет, было введено преподавание русского языка, литературы и истории. Выходили учебники, готовились преподаватели со знанием и русского, и шведского языков.

Любопытно, например, что в студенческих тетрадях Элиаса Лённрота от 1820-х годов сохранились два переписанных на языке оригинала стихотворения Пушкина — «Черная шаль» и «Утопленник», а в шведскоязычной туркуской газете он опубликовал свой перевод одного из стихотворений Н.М.Карамзина. Лённрот обладал большим старанием и упорством уже в студенческие годы, его интерес к языкам остался на всю жизнь, что было чрезвычайно важно, в частности, для его обширной словарной работы. В изучении русского языка ему помогал Я.К.Грот, стремившийся в свою очередь овладеть финским языком, в чем ему помогали Лённрот и другие финские знакомые, с которыми он общался в свою бытность профессором Хельсинкского университета (1841-1853). Обоюдный интерес к языкам отразился в длительной личной переписке Лённрота и Грота, об этом они говорили при встречах.

В дополнение к преподаванию русского языка в учебных заведениях Финляндии была введена система финляндских стипендиатов, продолжавших после Хельсинкского университета свое образование в Московском и Петербургском университетах. Это помогало им знакомиться с русской жизнью и культурой, из них получались хорошие преподаватели русской литературы. Среди обучавшихся в русских столицах были выдающиеся люди Финляндии. Из писателей уже упоминались имена Илмари Кианто и Арвида Ярнефельта; назовем еще братьев Эйно и Яло Калима — первый стал крупным театральным режиссером, постановщиком пьес А.П.Чехова в Национальном театре в Хельсинки, на главной сцене страны, а второй — известным языковедом-славистом.

Но упомянутые имена относятся уже к рубежу XIX-XX веков, когда общественно-политическая и культурная атмосфера была совершенно иной, чем в первые десятилетия финляндской автономии. Сравнительно либеральная политика Александра I и сам факт предоставления Финляндии автономии давали повод надеяться, что культурные отношения могут развиваться под правительственной опекой, в русле официальной политики. И несмотря на ужесточение режима при Николае I, запреты газет и цензурные строгости, все же сохранялась какая-то надежда на улучшение взаимоотношений. Налаживались контакты в научной области; начиная с 1820-х годов, в Петербурге работал А.Шёгрен, будущий крупный финно-угровед и российский академик, оказавший поддержку более молодым ученым, в особенности М.А.Кастрену в организации и финансировании его сибирских экспедиций. С Вольным обществом российской словесности в Петербурге был связан А.Гиппинг, присутствовавший на его заседаниях, на одном из которых был заслушан доклад о финской литературе.

Взаимный культурный интерес с обеих сторон считался вполне естественным, было желание развивать его. Даже в 1846 году, в конце которого последовал запрет на газету Ю.В.Снельмана «Сайма» за ее оппозиционность властям, Фабиан Коллан, редактор газеты «Гельсингфорс Моргонблад», считал необходимым подчеркнуть, что путь к взаимопониманию лежит через общение культур. «Для нас, финнов, — писал он, — теперь особенно важна русская культура, и нам следует знакомиться с нею, ибо только зная язык русского народа, его литературу и всю его духовную жизнь, мы сможем по-настоящему понять наших восточных соседей, столь близких теперь к нам, и добиться того, чтобы и они понимали нас; такое взаимопонимание чрезвычайно важно для нас с точки зрения внешних условий нашего существования. Кроме того, культура в целом, в ее высших проявлениях, есть общее достояние всех наций, как ей и надлежит быть».

Такое понимание культурных задач способствовало тому, что в Финляндии стали переводить русских авторов, пока еще на шведский язык. В 1830-40-е годы переводились отдельные стихотворения Пушкина, русские народные песни, отрывок из «Слова о полку Игореве». Наступил и черед прозы, появились переводы «Героя нашего времени» М.Ю.Лермонтова (1844), «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» Н.В.Гоголя (1850), повести Н.Ф.Павлова «Именины» (1850), романа М.Загоскина «Рославлев» (1850). Русская проза переводилась также в Швеции, причем переводчики иногда были из Финляндии, куда попадали и переводы. В Швеции вышли «Капитанская дочка» Пушкина (1841), некоторые повести А.А.Бестужева-Марлинского, а еще раньше романы Ф.Булгарина «Иван Иванович Выжигин» (1830) и «Дмитрий Самозванец» (1838).

В конце 1840-х годов К.А.Готлунд предпринял попытку опубликовать в своей газете несколько произведений русских авторов в переводе на финский язык. Правда, Готлунд издавал свою газету даже не на тогдашнем литературном языке, а на диалекте губернии Саво, отстаивая право диалектного книжного языка. Сам по себе этот факт свидетельствовал о том, что финский литературный язык находился еще в стадии становления, происходила так называемая «борьба диалектов», не выработались единые языковые нормы. Для перевода Готлунд выбирал такие произведения, которые касались непосредственно финнов и Финляндии, причем этот интерес к тому, что о них писали в России, был у Готлунда особенно ревностным, доходившим до полемики с переводными авторами. В его газете появились переводы очерка В.И.Даля «Чухонцы в Петербурге», повести В.Ф.Одоевского «Южный берег Финляндии в начале XVIII столетия», повести Н.Кукольника «Эрик Сильвановский или завоевание Финляндии во время Петра Первого», отрывков из книги Я.К.Грота «Переезды по Финляндии от Ладожского озера до реки Торнео». С Гротом и Одоевским Готлунд был лично знаком еще с 1840 года, когда отмечалось двухсотлетие Хельсинкского университета с участием почетных гостей из Петербурга, в числе которых были также П.А.Плетнев и В.А.Соллогуб. Внимание Готлунда к произведениям русских авторов было отчасти и данью уважения к ним. Грот упоминает в письмах, что он брал у Г отлунда уроки финского языка.

В связи с университетскими юбилейными торжествами и вышедшим затем на шведском и русском языках совместным литературным «Альманахом» некоторые финские исследователи (А.Шауман, В.Сёдеръельм. В.А.Коскенниеми, А.Анттила и др.) особо отмечают официальную сторону этих событий — они должны были скрепить русско-финляндскую дружбу и направить ее по санкционированному правительством пути. И поскольку попытка правительственной опеки оказалась вскоре иллюзией и ничего подобного в последующие десятилетия уже не повторилось, то из этого исследователями делался вывод, будто причина заключалась не в правительственной политике, цензурных ограничениях и запретах, а в коренном различии культур, в принципиальной их несовместимости: дескать, Россия — это Азия и Восток, а Финляндия с ее унаследованными от Швеции традициями — это все-таки Запад. В.Сёдеръельм, в частности, утверждал без обиняков: «У нас очень скоро поняли, что в смысле культуры Россия могла дать нам совсем немного». Пораженный этим утверждением профессора литературы в 1906 году, когда Толстой, Достоевский и многие другие писатели пользовались мировой известностью и переводились в Финляндии, Йоханнес Салминсн объясняет подобную крайнюю тенденциозность осложнением тогдашних российско-финляндских политических отношений.

Конечно, многие финские писатели не признавали этой мнимой культурной «несовместимости» и воспринимали русскую литературу как неотъемлемую часть мирового культурного наследия. Но потребовалось еще много десятилетий, прежде чем академическое финское литературоведение стало осознавать ошибочность одностороннего подхода к этому наследию. В книге, посвященной финско-русским литературным контактам периода реализма, А.Сараяс заявила в 1968 году: «Только осознав плодотворность перекрестного влияния русских и западных традиций на финскую литературу, можно избежать ошибок при ее изучении».

В книге А.Сараяс речь идет о финско-русских литературных контактах последней четверти XIX — начала XX века, то есть предполагается, что они не ограничились 1840-ми годами, что наступил лишь временный спад, после чего они вновь развивались, но в ином русле. Спад показал, что контакты уже не могли успешно развиваться под правительственной опекой, что следовало отказаться от иллюзий и искать иные пути взаимного сближения в обход правительственных намерений и зачастую вопреки им.

На общественную атмосферу в Финляндии, как и на поведение властей в последние годы царствования Николая I, существенно повлияли европейские революции 1848 года. Среди студенчества наблюдалось брожение умов, часть оппозиционно настроенных молодых людей вынуждена была покинуть страну и уехать в Швецию, там образовалась финляндская политическая эмиграция, с которой потом попытались установить контакт А.И.Герцен, Н.П.Огарев и М.А.Бакунин.

Власти ответили репрессиями. Наряду с запретом ряда газет и ограничением членства в Обществе финской литературы самым пагубным ударом для культуры стал варварский цензурный устав 1850 года, запрещавший печатать на финском языке все, кроме церковных и чисто хозяйственных книг.

Это было воспринято как вызов режима, и ответная реакция не заставила себя ждать. Временно прекратились переводы русской литературы как на финский, так и на шведский языки. Недовольство студентов и хельсинкского окружения почувствовал и Я.К.Грот как профессор русского языка и литературы. Он понимал, что принудительные меры правительства, когда обучение русскому языку было обязательным, а финские издания запрещались, вели в тупик. «Надо бы от правительства услышать искреннее объяснение, чего оно хочет, — писал он П.А.Плетневу. — Если хочет все обрусить — не достигнет цели; если хочет сохранить (в Финляндии) права и законы прежние, то к чему всем знать по-русски? Пусть бы при вступлении в университет от всякого зависело, держать или не держать экзамен в русском». Для Грота все кончилось тем, что у него крайне осложнились отношения со студентами, и в 1853 году он решил покинуть Хельсинки после двенадцати лет преподавательской работы. Но он успел много сделать и как профессор, и как активный посредник между русской и финской культурой.

Таким образом, становилось ясным, что культурные связи не могли развиваться в жестких рамках правительственной политики. Оставалось надеяться, что в самой России под воздействием внутренних сил и мировых событий произойдут какие-то изменения, способные облегчить положение маленькой Финляндии. В 1837 году девятнадцатилетний С.Топелиус, тогда еще студент, но остро чувствовавший гнетущую атмосферу николаевского режима и предававшийся романтическим мечтам о будущих судьбах родины, оставил в своем дневнике следующую запись: «У нас все же есть еще союзник в великой борьбе за духовную жизнь или смерть — это нарастающая сила юного времени. Она духовна по своей природе, это величественный дух, объемлющий народы и подвигающий их вперед по пути просвещения. Со временем эта сила проникнет и в Россию, чтобы оружием, более мощным, чем у нас, финнов, сражаться за торжество правды над окутавшим мир мраком. И если мы выстоим до той поры, значит мы спасены, и тогда Финляндия одержит прекраснейшую победу из всех когда-либо одержанных ею побед».

Возрастание роли финского языка и финноязычной литературы во взаимных переводах

Частичным воплощением подобных надежд стала некоторая либерализация финляндской жизни при Александре II, и это сказалось на развитии культурных связей. Стал созываться сейм, утратил силу цензурный устав 1850 года, правительством было дано в 1863 году обещание в течение двадцати лет постепенно уравнять в правах финский язык со шведским, допустить его в административную и общественно-культурную жизнь, создать сеть школ на родном языке.

Возникли новые, более современные газеты и первый на финском языке литературный журнал — «Киръяллинен куукауслехти» (1866-1880), печатавший также некоторые переводы русской литературы. Следует сказать, что в отличие от русской литературной журналистики в Финляндии никогда не было, как нет и сейчас, так называемых «толстых журналов» по нескольку сот страниц убористого текста в одном номере. И вообще количество литературных журналов в маленькой стране невелико, поэтому в освещении литературно-культурной жизни значительную роль традиционно играли и продолжают играть газеты. В XIX веке, особенно в первой половине, даже шведскоязычные газеты были еще малоформатными, выходили не ежедневно, однако в них могли печататься большие романы в течение месяцев и даже нескольких лет. В настоящее время романы в газетах не печатаются, но каждая крупная ежедневная газета имеет специальную полосу, а то и несколько полос, для освещения культурной жизни.

Первым русским писателем, с творчеством которого финны познакомились в 1860-е годы, после временного спада в переводческом деле, был И.С.Тургенев, тогда уже широко известный в Европе. О нем финны могли узнать не только из русских, но и французских, немецких, шведских источников. Существенным было то, что из романов, повестей, рассказов Тургенева финны получали представление о многих сторонах жизни современной России, о положении ее народа, о взаимоотношениях крестьян и помещиков, о «русском нигилизме» и тех молодых силах, которые в идейных спорах с «отцами» обсуждали острейшие социальные вопросы и стремились изменить общество, улучшить положение народа. Распространенным тогда стало выражение «молодая Россия», усвоенное вскоре и финнами. А в 1880-е годы само финское национально-культурное движение разделилось на «младофиннов» и «старофиннов», литературный ежегодник назывался «Молодая Финляндия».

Финнам, начиная с 1860-х годов, стала открываться многосложность русской жизни, наличие в ней разных идейных направлений, в том числе неодинаковое отношение к автономии Финляндии, к ее национально-культурному развитию. Против панславистско-русификаторских выпадов «Московских ведомостей» М.Н.Каткова финны искали защиты у либеральной русской печати, сочувственно относившейся к конституционному началу в финляндском административном устройстве, к работе сейма с участием представителей крестьянского сословия, к первым шагам в развитии народного образования на родном языке.

В 1863 году в газете «Гельсингфорс Тиднингар» появилась тургеневская повесть «Фауст» в шведском переводе, затем в других шведскоязычных газетах были напечатаны романы «Дым» (1868) и «Новь» (1877). Печатались рассказы Тургенева, в том числе из «Записок охотника». Кроме того, в Финляндию поступали издания Тургенева из Швеции, среди них вышедшие в конце 1870-х годов переводы романов «Рудин» и «Отцы и дети».

Примерно тогда же, начиная с 1870-х годов, русскую литературу стали переводить и на финский язык, и это было новым явлением, учитывая, что к тому времени финский литературный язык достиг более зрелой ступени развития, несравнимой с теми первыми опытами перевода с русского, который в 1840-е годы появились в газете К.А.Готлунда. К началу 1870-х годов литература на финском языке уже обогатилась разносторонним творчеством Алексиса Киви (1834-1872), крупнейшего классика, по праву считающегося родоначальником новой национальной литературы. Для финнов имя Киви столь же свято, как и имя Лённрота, — оба они заложили самые устойчивые краеугольные камни под здание национальной культуры.

Одним из первых талантливых переводчиков русской литературы на финский язык был К.С.Суомалайнен (1850-1907), родившийся в Петербурге в семье золотых дел мастера, там же получивший начальное образование и впоследствии окончивший Хельсинкский университет. Он писал рассказы и очерки, в том числе о русской жизни. В журнале «Киръяллинен куукакуслехти» появились его переводы (но без указания переводчика) рассказы Тургенева «Певцы» (1872) и рассказа «Коляска» Гоголя (1877). В 1882 году вышли отдельным изданием «Мертвые души» в его переводе, признанном образцовым и отмеченном премией Общества финской литературы. Суомалайнену принадлежат также переводы «Тараса Бульбы» (1878) и пушкинской «Капитанской дочки» (1876).

В 1878 году Суомалайнен опубликовал два выпуска очерков о России, примечательных не только знанием русской жизни и истории, но и доброжелательным и сочувственным отношением к русскому народу. Следует учесть, что те финские исследователи-языковеды и этнографы, которые совершали далекие экспедиционные поездки в глубь России к финно-угорским народам, сталкивались в пути не только с привлекательными, но нередко и с малоприглядными сторонами действительности — нищетой народа, взяточничеством чиновников, запущенностью постоялых дворов и русским бездорожьем. Подчас все это освещалось в односторонне-тенденциозном плане с поспешными обобщениями о стране и ее культуре в целом, как, например, в путевых очерках А.Алквисга о России (1859), вышедших двадцатилетием ранее очерков Суомалайнена. Суомалайнен описывал и русские города, роскошь дворцов и соборов, но больше его привлекала сельская Россия, быт и нравы русских, украинских, белорусских крестьян. Суомалайнен, неплохо зная русскую литературу, сознавал ее обличительный характер, но все же ожидал от искусства нравственного оптимизма, обязательной победы добра над злом. Касаясь в одной из своих рецензий модного тогда понятия «русский нигилизм», он не одобрял самого направления и считал «Отцов и детей» Тургенева антинигилисгическим романом. Очерки Суомалайнена были замечены тогдашней финской критикой, в заслугу ему ставилось то, что он описал Россию не поверхностно, а изнутри, проникнув в сердце русского народа.

Как известно, в последние десятилетия XIX века Европа открыла для себя русский реализм, творчество крупнейших русских романистов, в их числе Толстого и Достоевского. Во многом именно через Европу финны осознали мировое значение русского реализма. Но при этом подчеркивалась его глубокая национальная самобытность, его «русскость», ни на что другое не похожая. Если одаренность Тургенева, много жившего на Западе и ставшего там известным раньше других, подчас объяснялась в критике западными же влияниями, то о Толстом и Достоевском писали как об истинно русских гениях-исполинах, удививших мир своей глубокой национальной оригинальностью. В одном из обзоров русской литературы Толстой сравнивался с былинным богатырем Ильей Муромцем, воспрянувшем из долгого сна и расправившем могучие плечи, — это был символ культурного самоутверждения России, ее собственного, сугубо самобытного вклада в мировую культуру.

Реализмом Толстого, глубиной его психологизма особенно восхищался молодой Юхани Ахо (1861-1921), один из пионеров реалистического направления в финской литературе. В 1887 году он писал о Толстом: «Величайшей его заслугой является изображение тайны тайн человеческой души. Если другие писатели, например, Золя, описывают больше видимые на поверхности проявления душевной жизни, то Толстой проникает в самые сокровенные глубины чувств. Похоже, его глаз вооружен увеличительным стеклом и различает тончайшие нити и сплетения там, где обычному взору открывается лишь гладкое полотно». Ахо писал это в связи с появлением финского перевода «Севастопольских рассказов» Толстого, убежденный, что после всех критических споров об идейно-художественных принципах реализма, малопонятных широкому читателю, искусство Толстого лучше всего демонстрирует силу реализма, его стремления к правде жизни.

Для краткости ограничимся перечислением основных финских переводов русской литературы, опубликованных в 1880-1890-е годы, в дополнение к тем, которые уже упоминались: «Пиковая дама» (1883) и «Дубровский» (1895) Пушкина; «Герой нашего времени» (1882) Лермонтова; «Ревизор» (1882), «Шинель» и «Нос» (1883) Гоголя; «Записки охотника» (1881), повести «Три встречи» и «Ася» (1882), романы «Накануне» (1883), «Дворянское гнездо» (1999), «Отцы и дети» (1892) Тургенева; «Обыкновенная история» (1889) Гончарова; «Кавказский пленник» (1887), первая часть «Войны и мира» (1895), «Воскресение» (1900) Толстого; «Преступление и наказание» (1888-1889), «Записки из Мертвого дома» (1888) Достоевского.

В репертуар Финского театра в Хельсинки постепенно входила русская драматургия: «Женитьба» (1882) и «Ревизор» (1887) Гоголя; «Не в свои сани не садись» (1890) и «Гроза» (1892) А.Н.Островского; «Власть тьмы» (1896) Толстого; «Месяц в деревне» (1896) Тургенева.

Напомним, что Финский театр возник в 1872 году как музыкально-драматический, и естественно, что в его репертуар входила нарождавшаяся национально-финская драматургия, в том числе пьесы Алексиса Киви. Театр совершал гастрольные поездки в другие финские города, а также в Петербург, где его зрителями были местные финны и окрестное ингерманландское население.

В Хельсинки существовал также Русский театр, возникший даже раньше Финского. Начиная с 1827 года в Хельсинки имелся шведский театр «Аркадия» с приглашаемыми из Швеции труппами, который в 1860 году обзавелся собственной постоянной труппой и новым зданием, после чего он стал называться «Новым театром». В 1868 году был опубликован «Устав» Русского театра, и, видимо, тогда же он начал действовать. Некоторое время Русский и Финский театры пользовались попеременно одним и тем же зданием «Аркадии», пока для Русского театра не было построено собственное здание. Это был тоже музыкально-драматический театр, причем драмы давались на русском языке, музыкальные спектакли — на языке оригинала. Преимущественную часть его русских зрителей могли составлять военные, чиновники из канцелярии генерал-губернатора, преподаватели и учащиеся русских учебных заведений, прочие хельсинкские жители из тех, которым был доступен русский язык.

Последние десятилетия XIX и начало XX века примечательны еще и тем, что финская литература стала переводиться на русский язык и издаваться в России. Еще в начале 1880-х годов в русской печати стали говорить о литературе на финском языке как состоявшемся и развивающемся национальном явлении. О финской литературе писал в своих статьях для русских изданий К.И.Якубов, преподаватель русской гимназии в Хельсинки. Раздел о финской литературе содержался в четвертом томе «Истории всемирной литературы» В.Зотова (1882).

Переводы из финской литературы печатались во многих журналах: «Русское богатство», «Вестник иностранной литературы», «Нива», «Мир Божий», «Русский вестник» и др. Это были главным образом рассказы — Ю.Ахо, М.Кант, П.Пяйаяринта, С.Алкио, С.Ивало. Отдельными изданиями вышли романы Ю.Ахо «Дочь пастора» и «Жена пастора» (с предисловием известного датского критика Г.Брандеса, 1895), повести «Отверженный миром» (1896) и «Одинокий» (1908), сборник рассказов, которые Ахо именовал «стружками» (1901); романы А.Ярнефельта «Отечество» (1894) и «Дети матери земли» (1906), повесть «Три судьбы» (1904). Переводились также финляндско-шведские писатели — Ю.Л.Рунеберг, С.Топелиус, Ю.Векселль, К.А.Тавастшерна, Я.Аренберг.

В 1898 году Н.Нович (псевдоним Н.Н.Бахтина) издал антологию «Поэты Финляндии и Эстляндии», а в 1917 году вышел более объемный «Сборник финляндской литературы» под редакцией М.Горького и В.Брюсова. Сборник был подготовлен общими усилиями вместе с финнами и успел выйти еще до событий октября 1917 года в России и до гражданской войны 1918 года в Финляндии, в корне изменивших всю общественно-политическую ситуацию в обеих странах и их взаимоотношения между собой. После тенденции к сближению наступила полоса резкого отчуждения, которая по своей жесткости чем-то напоминала спешно переоборудованную государственную границу с проволочными заграждениями, оборонительными сооружениями и контрольной полосой взрыхленной земли, которую никто не смел перейти.

Эта новая ситуация была контрастна началу XX века, хотя напряженность уже тогда нарастала в связи с намерением царского правительства покончить с автономией Финляндии и превратить ее в обычную российскую губернию.

Но тогда, в начале XX века, лучшие культурные силы обеих стран еще не были окончательно разобщены, — напротив, возникла острая потребность взаимопонимания, чтобы объединиться в совместной борьбе против произвола и реакции. Это создавало особую атмосферу готовности к контактам. Из Финляндии в Россию посылались доверенные лица для переговоров с оппозиционными силами и выдающимися деятелями культуры, чтобы они выступили в защиту Финляндии и ее сопротивляющегося народа, а финны со своей стороны были готовы помочь тем русским, кого преследовала самодержавная власть. С этой целью устанавливались контакты, в частности, с Л.Н.Толстым и А.М.Горьким, писателями с мировой известностью, чье авторитетное слово было особенно весомо.

Ограничимся краткой ссылкой на встречу Горького с финской культурной общественностью в феврале 1906 года. Горький и до этого бывал в Хельсинки, где в Национальном театре ставились его пьесы. Кроме того, у него была дача в Куоккале на Карельском перешейке, где в июле 1905 года состоялась встреча русских и финских писателей и художников на предмет издания совместного сатирического журнала (с присутствием Л.Андреева, В.А.Серова, И.Э.Грабаря, Аксели Галлен-Каллела, Эро Ярнефельта). Приезд Горького в Хельсинки в феврале 1906 года имел наряду с культурными контактами еще дополнительную цель: сбор денежных средств на нужды русской революции. И такое тогда было возможно — финские интеллигенты охотно помогали ему. Вернее сказать, у Горького были две встречи — одна с интеллигенцией в Национальном театре, другая с финскими рабочими, организованная социал-демократическим объединением. Это свидетельствовало о политической разделенности финского общества, но та и другая встречи прошли восторженно, Горькому оказывались всевозможные почести, его тщательно оберегали от возможного ареста царскими жандармами, причем охраняли его опять-таки обе стороны — и вооруженные «активисты» из числа интеллигентов, и рабочая Красная гвардия под командованием Иоганна Кока.

Состоявшийся в Национальном театре с участием Горького литературно-музыкальный вечер описывался в газете «Хельсингин саномат» от 2 февраля 1906 года как встреча двух культур. Симфоническим оркестром дирижировал финский композитор Роберт Каянус, исполнялась музыка Римского-Корсакова, Чайковского, Глазунова, Сибелиуса; стихи читали Э.Лейно (стихотворение «Москва»), С.Скиталец, М.Ф.Андреева и в заключение Горький прочитал свой рассказ «Товарищ», русский, финский, шведский текст которого был предварительно роздан публике в виде брошюры. Ощущалась взволнованность переполненного зала, Горького долго не отпускали со сцены, и он сам был глубоко взволнован. Еще большее впечатление произвела встреча с рабочей аудиторией. Если в Национальном театре оркестр исполнил «Марсельезу», то здесь пели «Интернационал» и популярный в Финляндии «Рабочий марш».

Об этих двух встречах в Хельсинки Горький писал тогда же Е.П.Пешковой: «Впечатление потрясающее. Масса людей плакали. <.. .> Все было — как в сказке, и вся страна, точно древняя сказка, — сильная, красивая, изумительно оригинальная».

Это был взрыв обоюдного энтузиазма, которого хватило еще до февральских событий 1917 года в России, встреченных в Финляндии с надеждой и радостью, но последующие потрясения обернулись резким похолоданием — теперь уже не русско-финских, а советско-финляндских межгосударственных отношений, в том числе культурных.

Период идеологической конфронтации и культурного изоляционизма (1917-1944 гг.)

Указанный период был отмечен, помимо прочих противостояний, также военными конфликтами, от которых Финляндия за предшествующие сто лет автономии успела в какой-то степени уже отвыкнуть, лишь изредка вспоминая о прошлых русско-шведских войнах, опустошавших и ее территорию.

Сразу же после обретения Финляндией государственной независимости в декабре 1917 года вспыхнула внутренняя гражданская война, раны от которой долго и болезненно отзывались в финском обществе, а затем последовали еще две советско-финляндские войны 1939-1940 и 1941-1944 годов.

На этом фоне острых социально-классовых и межгосударственных столкновений складывались в указанный период доминировавшие стереотипы мышления и идеологической конфронтации.

Весьма характерным для финской исторической науки, массовой литературы и всей пропаганды тех лет стало упорное непризнание того факта, что гражданская война 1918 года была именно гражданской, а не «освободительной» войной, — разумеется, «освободительной» от русских, хотя акт о независимости Финляндии был подписан Советским правительством.

Пропагандисты «освободительной» войны ссылались, в частности, на то, что в 1918 году на стороне финских красногвардейцев сражалось некоторое количество остававшихся в Финляндии солдат российских гарнизонов — их численность исследователи определяют очень по-разному, от одной тысячи до десяти тысяч человек. Но этим аргументация не ограничивалась: утверждалось, что и сами финские красногвардейцы были всего лишь проводниками политики русского большевизма, разносчиками занесенной извне болезни, а вовсе не порождением социально-классовых противоречий финского общества.

Это вело к тому, что классовая ненависть к восставшим в собственной стране распространялась также на русских, превращаясь в этническую, расовую ненависть.

Современные финские исследователи демократического направления считают, что пик русофобии пришелся на 1917-1923 годы. Сегодня об этом периоде пропагандировавшейся национальной ненависти накопилось немало исследований, авторы подчас сами удивляются, как такое было возможно, особенно если учесть, что шовинистическая злоба в крайних ее формах, преподносившаяся как «национальная идеология», разжигалась не кем-нибудь, а интеллигентскими кругами, что подчеркивалось уже в названиях создававшихся милитаристских организаций.

В 1922 году в университетской среде возникло «Академическое карельское общество» с двумястами членов, а к началу 1930-х годов их стало уже более тысячи. Карельским оно называлось в основном потому, что его практической целью провозглашалось присоединение российской Карелии к Финляндии. В общество вошли прежние «активисты» из интеллигентской среды, студенты, кое-кто из профессоров и будущих академиков; оно отличалось крайней воинственностью и сыграло немалую роль в пропаганде милитаристских великофинских идей. Внутри организации существовало полусекретное и полузаговорщическое ядро под названием «Братья по ненависти» со своим ритуалом и знаменем черного цвета, под которым «братья» давали «клятву ненависти» к русским и ко всему русскому. Были и другие родственные по духу милитаристские организации со своими органами печати: «Шюцкоровское объединение», «Народно-патриотический союз», женская организация «Лотта Свярд» (по имени героини патриотической баллады Ю.Л.Рунеберга).

В пик русофобии все внутрифинляндские общественно-политические проблемы перекрашивались в расово-этнические цвета, во всем был виноват «извечный враг», представлявший постоянную угрозу для финнов, для Европы, для всей западной цивилизации, и на ее защиту самой судьбой была определена Финляндия как форпост у самой границы с Востоком. Самые рьяные русофобы-дальтоники даже не проводили особого различия между «красными» и «белыми», большевиками и русскими монархистами — достаточно было этнического признака. Они предлагали вообще очистить Финляндию от всех русских, в особенности из пограничных с СССР районов, где они якобы разлагали местное финское население. К сожалению, и в СССР тогда предпринималось нечто аналогичное, причем не только в замыслах, но и в реальности: из пограничных с Финляндией районов выселялось коренное финское население.

Поскольку в «Академическое карельское общество» входила в основном интеллигенция, в пропагандистских целях использовалась и культура. Из классической русской литературы выхватывались в русофобском истолковании какие-то эпизоды, характерные образы и явления — «обломовщина», барское краснобайство «лишних людей», «русский нигилизм», загадочность «русской души», и на всем этом тенденциозно спекулировали, пытаясь доказать чуждость русской культуры Западу. Зато превозносилось германофильство, сильные волевые качества, энергия и деловитость германской расы. В бульварной прессе осуждались смешанные браки финнов с русскими, а на шюцкоровских стрельбищах выставлялись мишени с изображением заросшего бородой и неопрятного русского мужика. Считалось, что своей ненавистью к России, отставшей от Европы якобы на целых пятьсот лет, русофобы служат интересам остального человечества.

Современные финские исследователи вновь и вновь возвращаются к этим прискорбным явлениям прошлых лет. Причем если в 20-30-е годы разжигаемую русофобию отваживалась осуждать в основном только леворадикальная печать, то теперь эти явления стали предметом университетских диссертаций и сама оценочная терминология звучит более определенно: расизм называется расизмом, ксенофобия ксенофобией, фашистские тенденции соответственно.

Подчеркивается, в частности, что у тогдашних русофобов и пропагандистов «вечной ненависти» была слишком короткая историческая память. В период финляндской автономии, в течение одного столетия с небольшим (1809-1917), очень многие финляндцы, в том числе финляндские шведы, причислявшие себя к германской расе, довольно хорошо уживались с русскими и сами стремились на русскую службу, к общению с верхними слоями русского общества. Подсчитано, например, что на офицерских должностях в русской армии за весь период автономии служило свыше трех тысяч финляндцев, из них триста человек достигли генеральских и 67 человек адмиральских чинов. В середине XIX века каждый пятый финляндский дворянин (почти исключительно этнические шведы) служил офицером в России.

Из адмиралов финляндского происхождения известность получил Ю.Х.Фуруельм (1821-1903), не только мореплаватель, но и администратор, один из последних российских губернаторов Аляски (еще до ее продажи в 1867 году Америке), затем совершивший в должности дальневосточного военного губернатора плавания в Японию и на Филиппины, встречавшийся с экспедицией адмирала Е.В.Путятина, у которого секретарем на корабле служил не кто-нибудь, а писатель И.А.Гончаров, чья книга «Фрегат Паллада» с дарственной надписью автора сохранилась в библиотеке Ю.Х.Фуруельма.

• ,